Шрифт:
Посвящается моей матери, которой я не смог обо всем этом рассказать…
Основано на реальных событиях
– Ты только посмотри, сколько талантливых ребят вокруг тебя собралось! И кто их только сюда посадил?!
– Но ведь они все преступники.
– Да. Только от слова другого. От слова приступ.
1. Несладкий ноябрь
«Утро добрым не бывает», – так говорил один мой знакомый каждый раз, когда я желал ему именно этого. Хотя все было намного проще и прозаичнее:
А вообще давайте вернемся к «доброму утру». Подобный термин перестал существовать для меня лет этак пять назад. Гимн России стал звучать не из старого шипящего радиоприемника моего, не менее старого, деда, а лился в отсыревшие окна ветхого жилья из красного кирпича, в котором мне приходилось коротать свои будни и выходные. Сейчас все каменщики, наверное, закрыли книгу со словами: «Ну и какой идиот это написал? Ветхое жилье из красного кирпича? Тьфу ты! Какая безграмотность!» Однако же я буду возражать. На территории исправительной колонии нашего великого и могучего сибирского региона и не такие встречаются чудеса.
Так вот. Зима. Шесть утра. До меня доносятся звуки российского гимна. Я просыпаюсь, встаю с кровати, покрываюсь гусиной кожей, иду умываться, бегло справляю нужду, трясусь, мою руки, возвращаюсь обратно, заправляю свое спальное место, одеваюсь, обуваюсь, чищу ботинки и выхожу на утреннюю физическую зарядку. На плац. Стою. Слушаю дурацкую музыку. Рядом со мной больше сотни таких же больных уголовников, стремящихся освободиться пораньше из этих холодных, убогих стен. Кто-то смеется, кому-то холодно, а тот парень, что стоит со мной совсем рядом с красными, налитыми кровью глазами от недосыпа, морщился и кривился. Я смотрел на него очень долго. В этом многострадальном виде было что-то еще. Что-то, чего я так и не разглядел. И тут он сказал: «С добрым утром». Я просто кивнул в ответ, не понимая, что это значит. Вспоминал вчера, вспоминал неделю назад, месяц, год. Но не нашел ничего, чем бы это утро отличалось от остальных. Утро либо есть, либо ты благополучно его проспал. Наличие утра, как оказалось, не является залогом его доброты. А значит, я стал черствее. Или мир вокруг меня стал таким. Не знаю. Я так и не разобрался. Однако одно я усвоил со стопроцентной уверенностью – так было не всегда.
Нет в жизни ничего печальней, чем рассказать о том, что было изначально.
Еще до того, как я стал просыпаться в колонии – в окружении преступников, синяков, барыг и насильников, я проживал обычные годы беззаботного, глупого юноши.
Был универ, футбол, девушка, работа на полставки (правда недолго). Иногда попойки в ночных клубах и недорогих барах с друзьями (когда пускали), а также непреодолимое желание выглядеть не по годам презентабельно, в связи, с чем покупать кучу галстуков, бабочек, пиджаков, жилеток, брюк, туфель, сорочек, кашемировых свитеров, кардиганов, пальто – в общем, быть не только красиво одетым, но и шмотником незаурядным.
Про свою жизнь на свободе я вам больше ничего не буду рассказывать. Ведь произведение мое совсем не об этом. Расскажу только то, что на момент задержания мне было всего девятнадцать. И задержания я не ждал.
Для тех, кто впервые попадает под ответственность уголовную, задержание почти всегда становится неожиданным. И происходит оно по-разному. Кого-то крутят, роняют на асфальт мордой, скалят зубы, кричат, что есть мочи: «Лежать! Не двигаться!» Могут даже пробить по почкам. Или по печени. Во избежание любого сопротивления. К другим (особо опасным) залетают в окна, через балкон, с автоматами, в масках. Я называю этот вид задержания – кинематографическим.
Однако есть те (в основном ребята из ближнего зарубежья, предлагающие взятку в размере двух походов в «Макдональдс» рядовому русскому фараону), которых отводят в местное отделение за руку. Они шагают с лицом печальным, вроде как на корню смирившись со своей участью и лишь изредка (в основном уже на стуле с листом и ручкой), пытающихся объяснить полурусскими и полунерусскими выражениями свою большую ошибку и заканчивая словами: «Я так больше не буду».
Мое же задержание выглядело следующим образом: выходим мы, значит, с моей девушкой из подъезда, ноябрь, идет снег, темно, девять вечера, стоят три взрослых мужика возле домофона, стопорят свои взоры на мне, я торможу, меня тут же начинают крутить, заламывать руки, я понимаю, что это не розыгрыш, так как получасом ранее на телефон мой пришла смс-ка: «Дим, вынеси десять. Я буду у первого подъезда».
Что означало десять? Десять пакетиков с наркотой. Но я не барыга. Я конченый идиот. Что хуже – решайте сами. Шанс сделать свои выводы я вам с охотою предоставлю, рассказав короткую предысторию.
Два моих друга продают наркоту. Мы ровесники. Всем нам по девятнадцать. Их заработок постепенно становится все стабильней, покупаются тачки, девушки водятся в рестораны, снимаются квартиры в самом центре города – мегаполиса – в общем, с материальным положением проблем явно не ощущается.
Я, меж тем, тружусь по пять часов в сутки, работая продавцом-консультантом в одном из торговых центров возле универа, в котором прилежно учился. Хожу по залу, никому не мешаю, аккуратно складываю футболки, которые только что развернул посетитель, разъясняю горе-покупателям, почему им нужно взять «худи» из новой коллекции, а не из старой, и тут заходят они. Друзья.
– Уважаемый, можно вас на минутку, – стебутся они надо мной, стоя у самого выхода.
Я бросаю футболку, подхожу к Тане (старший продавец), которая отбивала на кассе кому-то платье, и шепотом прошу отлучиться на пару минут.
– Блин, Дим, у нас итак нет никого, – недовольствует она, снимая магнитом клипсу. – Что у тебя такого срочного приключилось?
Я киваю в сторону пацанов.
– И что? – недоумевает она. – Ты вот только на перерыв бегал.
– Тань, ну прошу тебя. Две минуты.
– Нет.
– Таааань…
– Ой, Дим, все, – отмахнулась она. – Иди куда хочешь. Только отстань от меня.
Я улыбаюсь. Чмокаю ее в щеку со всей мальчишеской благодарностью и быстрым шагом покидаю расположение магазина. Пацаны стоят, на перила оперлись. Я подхожу.
– Круто у тебя получается, – говорит один и толкает в плечо другого. – Насчет работы не передумал?
– Да нет. Пока вроде все устраивает.
– Серьезно? И сколько платят?
– Сказали, что будет десять.
Второй смеется. Потом любопытствует:
– Десять кэсов?
Я киваю. Пацаны поджимают губы.
– Рыжий, ну ты подумай. Работа не пыльная, денег дадим.
– Да не, спасибо. Я пока так как-нибудь.
– Ну, смотри, – снова подхватывает другой. – Если что, обращайся.
Я снова киваю, разворачиваюсь и шагаю обратно к футболкам. Слышу крик:
– Я тут в «инсту» заходил! Видел ваши с Настюхой загранники! Собрались куда?
Я торможу и отвечаю в пол оборота:
– Есть такое. А что?