Я – прИступник
Шрифт:
– А меня Женька Старый, – улыбается одноглазый. – За че заехал не спрашиваю.
– Еще бы, отец.
После приятного знакомства парень косится на меня. Мужичок это замечает.
– А это первоход, – отвечает он ему за меня. – По политической загремел. По тяжелой.
– Барыга что ли? – смотрит на меня парень глазами всепожирающими. – Торговал? Слезами материнскими наворачивал?!
– Нет. Только хранил, – отвечаю я.
– Че ты прихуяриваешь, а?! Я тебе щас всю кабину расколочу! Лезь на пальму!
От волнения я растерялся.
– На ветку залазь, говорю! И чтобы я вообще внизу тебя не видел!
Одноглазый дважды хлопает по матрасу на втором ярусе, подсказывая мне направление. Я спешно забираюсь наверх и с трудом выдыхаю страхи.
– К стене отвернись! – продолжает гневаться парень.
Я ложусь на голый матрас, толщиной со спичечный коробок и отворачиваюсь к стене. В мой адрес сыпятся комментарии. Мол, на тюрьме меня жестко нагрузят, жить я буду только на втором ярусе и слазить с него исключительно в туалет и покушать. Однако за столиком камерным про меня так же быстро забыли и обсуждать меня окончательно прекратили минут через двадцать. Я гневался изнутри. Но силы кончались. Я начал медленно засыпать под рассказы парня о том, что он служил в «ВДВ», что прыжков у него почти сотня, а за убийство ходка вторая. По первой он отсидел семерку. В Иркутске, что ли.
Свет, исходящий от лампы, что горела над дверью, стал заметно тусклее, а сон мой значительно ближе. Разговор, между сидящими внизу ребятами, подутих. Я в последний раз промотал кинопленку своих теплых мгновений с Настей и уснул так крепко, что глаза смог открыть не скоро. Даже очень не скоро…
«Захожу я однажды в камеру. Там урки. Человек десять. Один из них подходит и говорит таким жадным голосом:
– Вилкой в глаз или в жопу раз?
Я разворачиваюсь, начинаю лупить по двери руками и ногами, что было мочи. Урка кричит:
– Ты чего?
Я отвечаю, обернувшись в полоборота:
– Да что-то я среди вас ни одного одноглазого то не вижу!»
2. С головой в унитаз
Утро. Камера. ИВС. До изнеможения холодно, мерзко и одиноко. Я выглядываю сверху из-за матраса. Одноглазый снова лопает кашу, будто этот процесс у него и не прекращался. Парень спит, лежа на первом ярусе подо мною, свет вновь горит на полную мощность.
– Ты баланду будешь? – заметил одноглазый, что я проснулся. – А, барыгосик?
Я отвечаю ему положительно, слазаю, с горем пополам забираясь в свои кроссовки, хватаю тарелку, в которой уже лежит каша и начинаю есть стоя, боясь присесть.
– Думаешь, влезет больше? – с ехидной ухмылкой спрашивает у меня мужичок. – Вчера ты совсем ни хера не поел.
– Знаю. Просто кусок не лез в горло.
– Надо привыкать потихоньку. Этот нектар Богов тебе еще долго вкушать.
– Думаете, долго?
– Ну…лет десять, наверное. Я не знаю, какая там сейчас проходная.
И снова ком в горле. Ну зачем я только спросил?
– Да ты не мороси, – с напутствием произнес одноглазый. – Будешь гнать за срок – еще хуже сделаешь. Так что главное вовремя смириться с тем, что произошло. Что уже ничего не исправить.
Теперь всякий аппетит уж точно сошел на нет. Я поставил тарелку на стол чуть громче, чем надо, как мне показалось, и тут же взглянул на парня, обрастая невольным страхом. Тот перевернулся на другой бок, причмокнул дважды губами и сладенько засопел. Я выдохнул с облегчением.
– Ссышь? – усмехнулся опять одноглазый.
Я промолчал.
– Ну ссы, ссы, – продолжил он издеваться. – Статейка у тебя нездравая. Почетом уж точно пользоваться не будет. Так что крепись, парень.
Из-за спины раздался звонкий удар по металлу. Я повернулся. Это ударили по двери.
– Парейко? – прозвучала моя фамилия громогласно, с вопросительной интонацией.
Я подошел к двери.
– Парейко? – спросили повторно и я увидел в большом глазке человеческий глаз, отчего испугался немного, но тут же ответил:
– Я здесь. Что случилось?
– Собирайся. У тебя суд.
Я забегал глазами по камере. Одноглазый смотрел вопросительно.
– Хули ты заметался, че жид в НКВД. Чай дохлебывай и уебывай, – добавлял он с негодованием. – Посуду помыть не забудь.
Однако я не успел. Дверь открылась практически сразу после его бурной речи. Мужчина в форме попросил настоятельно пройти меня в сторону выхода. Я качнулся в сторону одноглазого неуверенно, но потом отступил обратно.
– Ты охуел, что ли?! – кричал одноглазый. – Посуду я за тебя мыть буду?!
Но я уже вышел из камеры. Дверь захлопнулась с ярым грохотом, и я больше его не слышал.
Дальше все было так: нас построили вдоль стены – меня, двух парней из соседних камер и девушку. Очевидно, они, как и я, спешили на судебное заседание. Нашу маленькую колонну двое ребят по форме быстро провели к выходу и загрузили в просторный автомобиль, с виду напоминающий грузовик. Кажется, он называется «АвтоЗак». Там уже находились люди в гражданской форме (другие задержанные), которые смотрели на нас глазами унылыми, никому не нужных и брошенных беспризорников.
– Сюда давай, – толкает меня в спину один в погонах, чтобы я лез в металлическую кабинку, видимо, специально предусмотренную для заключенных. – Ну, быстрее, блять, мы не в музее!
Я послушно забрался внутрь, уселся на ледяной поджопник, скривил ноги так, чтобы кабинку можно было закрыть и увидел, как легко и просто отделяюсь от остальных. Девушку посадили в такую же капсулу, но напротив. Ее вид был еще более удрученным.
– Рыжий? – услышал я голос своего друга из-за стены. – Это ты?