Я признаюсь во всём

Зиммель Йоханнес Марио

— Нет, — он улыбнулся шире.

— А учительница обратила на это внимание! Ты сам уже не замечаешь, когда ведешь себя хорошо и бываешь внимателен — это для тебя само собой разумеется. А почему это стало для тебя так естественно?

— Потому что сейчас все по-другому.

— Что же сейчас по-другому?

— Все очень изменилось.

— Верно, Мартин, верно! — Доктор взял руки мальчика в свои, он раскачивался взад и вперед, как на кресле-качалке, и то, что он говорил, звучало, как молитва, которую он уже тысячи раз повторял, которая выражало его кредо, первое, чему

он учил всех детей, чтобы они никогда больше этого не забывали. — А кто изменился? Кто мог измениться? Кто был единственным во всем мире, кто смог это сделать?

— Я сам, — сказал Мартин.

Доктор Фройнд выпустил его руки.

— Совершенно верно, Мартин. И если у тебя все так хорошо получается на природоведении, и с математикой, я думаю, тоже, может быть, еще есть какой-то предмет, где не все так гладко?

Теперь он подошел к сути. Но Мартин этого не заметил. Это маленькое вступление доктора Фройнда придало ему уверенности, он говорил с открытым сердцем. Он сам рассказал о том, о чем собирался умолчать:

— Если уж вы спрашиваете, господин директор… У меня не очень хорошо получается с правописанием.

— Так, так, с правописанием. Знаешь, тут ты меня удивил. Об этом учитель мне ничего не говорил.

— Нет? — Мартин удивленно посмотрел на него.

— Нет, ни слова. Я думаю, этому есть только одно объяснение: господин учитель еще не заметил, что у тебя не получается. Иначе он уже непременно поговорил бы со мной, — неожиданно доктор Фройнд рассмеялся. — Мне кое-что пришло в голову, Мартин. Рассказать?

— Да.

— Итак, слушай: если ты, например, втайне от него позанимаешься побольше, то через неделю-другую у тебя все получится. И если ты прямо сейчас за это возьмешься, то через две недели, когда учитель тебя спросит и ты получишь хорошую оценку, так же как по природоведению, он придет ко мне и скажет: «Мартин у меня отлично учится!» Здорово, правда? И учитель никогда не узнает, что какое-то время ты учился не так хорошо.

Теперь засмеялся и Мартин.

— Что, хорошо я придумал? — спросил доктор Фройнд.

— Да, господин доктор!

— Ну и что же ты будешь делать?

— Учиться, господин доктор!

— Ты решил правильно. Это можешь сделать только ты сам. Я мог только подсказать тебе, как быть. Но сделать успехи в правописании может только кто?

— Только я сам, господин доктор!

— Ну и хорошо. А сейчас иди обратно в класс, и через две недели расскажешь мне, как прошел экзамен!

Мартин кивнул. Он дошел до двери, обернулся и сказал:

— Господин доктор!

— Да?

— Альберт стоит за дверью. Можно ему войти?

Доктор Фройнд удивился:

— А почему он стоит за дверью?

— Я привел его с собой, — сказал мой сын. — Мы кое-что придумали и хотели бы вам рассказать об этом.

22

И они встали перед большим письменным столом: Мартин, который держал слово, и рядом с ним красный, смущенный, переминающийся с ноги на ногу, взволнованный Альберт.

— Речь идет об Адаме, господин доктор, — начал Мартин.

— Да, — подтвердил Альберт.

— А

что с Адамом? — Я видел, что доктор Фройнд тоже был взволнован. Он наклонился вперед. Зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, быстро сказал: «Не сейчас», — и положил ее.

— Ну, вы уже знаете, господин доктор, Адам очень плохо учится по математике, — это сказал Мартин, мой сын, которого выгнали из четырех школ, который был признан невменяемым, а рядом с ним стоял слабоумный. — Адам — бедный мальчик, господин доктор! Госпожа учительница нам это объяснила. Он долго был тяжело болен, и сейчас он наконец выздоравливает. Конечно, он еще очень слаб, и у него еще не все получается так хорошо, как у меня или у Альберта…

— Да, — сказал Альберт, у которого тоже еще не все получалось.

— Ну, и что же с математикой?

— Всегда одно и то же, господин доктор. Когда учительница вызывает Адама, он так волнуется, что не может отвечать на вопросы. Но почему он так волнуется? Потому что в классе сидят несколько идиотов, которые всегда смеются, когда Адама вызывают к доске!

— Всегда смеются, — эхом откликнулся Альберт.

— Сколько же тех, которые смеются? — спросил доктор Фройнд.

— Ну, когда шесть, когда двенадцать, по-разному. Во всяком случае, очень много. Больше, чем мы с Альбертом вместе могли бы побить. Мы уже думали об этом, но это не имеет смысла.

— Не имеет смысла, — повторил Альберт и подпрыгнул. — Не имеет смысла, ха-ха!

Я встал и подошел ближе. Я чувствовал, что здесь происходит что-то такое, что тронуло даже доктора Фройнда, который слышал так много необычного и страшного.

— Альберт и я, господин доктор, мы сидим сейчас вместе, — мы так часто говорили об Адаме. Мы очень хорошо его знаем, потому что он…

— …сидит перед нами… — сказал Альберт.

— …и мы видим, как он пишет.

— Да, — тихо сказал доктор Фройнд.

— И нам с Альбертом кажется, что Адам знает правильный ответ, когда учительница его вызывает. Но тут начинается этот глупый смех! И это ему так больно, что он все забывает.

— Глупый смех, глупый смех! — отозвался Альберт.

— Теперь Адам начинает бояться этого смеха еще до того, как учительница вызывает его. Адам боится уже весь урок, господин доктор! Если так пойдет дальше, эти идиоты добьются того, что он уже вообще не сможет правильно ответить, вызовут его или нет.

— Да, это очень плохо, то, о чем вы мне рассказали, — сказал доктор Фройнд. — И конечно, так не может продолжаться. Мы должны что-то предпринять, чтобы помочь бедному Адаму, правда?

— Мы придумали уже, уже придумали, — объяснил Альберт.

— Да, господин доктор, — сказал Мартин. — Но мы хотели у вас спросить, правильно ли это и можно ли нам это сделать.

— Что же вы придумали? — спросил доктор Фройнд. Он держал в руке сигарету, но совсем забыл ее прикурить.

— Все очень просто, господин доктор. Как я уже сказал, побить насмешников мы не можем — их слишком много. Говорить с ними тоже не имеет смысла, потому что они просто идиоты. Поэтому мы подумали, что нам нужно что-то сделать, чтобы Адам, даже если они засмеются, ответил верно!