Я пытаюсь восстановить черты
Шрифт:
Намечались две поездки: первая — по Капорской ветке в сторону Финляндии, вторая — на остров Хортица вблизи Ростова-на-Дону. В распоряжении института был особый вагон, про который говорили, что он из состава царского поезда. Кроме купе для сотрудников института, в нем был салон с большим столом для работы и питания и много шкафов как для посуды, так и для приборов для испытания мостов. В вагоне было помещение для кухни, ей занимался повар, сопровождавший нас во время поездок. Для поездки на Капорскую ветку профессор Стрелецкий выбрал трех инженеров и меня. Одного из инженеров он назначил руководителем группы и, отправляя нас, попросил его зайти в Ленинграде к профессору Григорию Петровичу Передерию, второму знаменитому мостовику, и уговорить его возглавить Московский научно-исследовательский институт железнодорожного транспорта. Сам Стрелецкий, типичный ученый, тяготился своей должностью и хотел от нее освободиться. Когда мы приехали в Ленинград, вся группа решила, что к Передерию начальник группы возьмет с собой меня. Григорий Петрович пригласил нас зайти к
Ночевали мы в своем вагоне. На другой день к нему присоединили паровоз, и мы поехали на Капорскую ветку. Она проходила через сосновый лес, полный брусники и белых грибов. На каждом мосту этой ветки мы останавливались и производили измерения напряжений. Ставилась задача доказать, что бетон со временем становится прочнее, поэтому, чтобы проследить тенденцию, такие измерения проводились институтом каждый год. Нагрузкой на мост служил наш паровоз.
В свободное время мы отдыхали в лесу, собирали грибы и бруснику. Наш повар варил грибные супы, жарил картошку с грибами, варил и мочил бруснику. Когда работа была закончена, мы уехали в Ленинград, где наш вагон прицепили к рейсовому поезду на Москву, и мы возвратились в институт. Какое-то время мы работали в Москве, а я также составляла отчет о практике.
По выходным дням мы обычно выезжали целой компанией за город в какое-нибудь историческое место, или на речку, или на озеро. Мои хозяева, молодые Валединские, были большие любители путешествовать и хотели показать мне интересные места. Поэтому мы побывали в Архангельском, Кускове, в местах, связанных с Пушкиным, Лермонтовым, Тургеневым. Уезжали с утра и возвращались под вечер, утомленные, но полные новых впечатлений.
Во вторую поездку наша группа отправилась на остров Хортица, где был сооружен металлический мост с большим пролетом. Как и в первую поездку, мы поехали в нашем вагоне и жили в нем всё время, пока производились измерения напряжений. Приборы для таких измерений надо было ставить на верхнем и нижнем поясах ферм и на диагональных стержнях его решетки. Они оказались очень чувствительными и часто не давали показаний, если были поставлены неправильно. Я довольно быстро освоилась с ними, и мои приборы всегда работали. Способность правильно устанавливать приборы зависела от чувствительности пальцев, чего, по всей видимости, не хватало одному из наших инженеров, у которого приборы очень часто не давали показаний. И в таком случае наш руководитель просил меня их переставлять, и мне удавалось заставить их давать показания. Этим умением я прославилась в нашей группе. Однажды, когда мы еще не закончили работы на мосту, к нам приехал известный в инженерных кругах профессор по статике сооружений Исаак Моисеевич Рабинович. Это был невероятно обаятельный интеллигентный человек, в которого я влюбилась. Моя группа заметила мою симпатию к нему и стала надо мной подшучивать. И как-то раз, когда я вернулась в вагон, кто-то мне сказал: «На берегу была найдена шляпа, букетик цветов и записка, адресованная Вам, а Исаака Моисеевича нигде нет». Записку они сочинили, а вот где взяли такую же шляпу, какую носил Исаак Моисеевич, — не представляю. Сначала я удивилась, а потом поняла, что это розыгрыш. Оказалось, что его по каким-то делам вызвали в Москву, и он, не попрощавшись с нами, уехал.
Через какое-то время к нам приехал мой профессор Георгий Васильевич Ульянинский — он должен был инспектировать своих студентов-практикантов. От моей группы Ульянинский получил обо мне самый хороший отзыв. Ему сказали, что у меня есть склонность к научно-исследовательской работе и они хотели бы, чтобы после окончания обучения я стала сотрудницей института. Профессор насмешил всех, выразив восхищение тем, как хорошо я взбираюсь по лесам на самую высоту. На это мои коллеги заметили: «В двадцать лет, наверное, и Вы легко взбирались на высоту». Ульянинский пробыл у нас дня три и уехал, а мы, закончив работу, вернулись в Москву. У своих коллег я почему-то получила прозвище «безбожница с норовом».
В самом конце августа, когда в Москве уже начались дожди, я попрощалась с моей группой, с профессором Стрелецким и другими сотрудниками института и собралась уезжать в Томск. Прощание с молодыми Валединскими и Любочкой было очень трогательным, даже с поцелуями. И погода стояла замечательная, никаких дождей.
Мама, Олег и Борис уже возвратились из Любавичей. Все были довольны поездкой, и рассказам не было конца. Про бабушку мама рассказывала, что она, привыкшая к работе с детских лет, и сейчас выращивает капустную и другую рассаду на продажу. Она очень слаба, и дочери сердятся на нее из-за того, что она не бережет себя, но она их не слушает. Быть может, впервые я узнала подробности о своих двоюродных сестрах и брате, но я была к ним совершенно равнодушна, никаких родственных чувств к ним не испытывала.
Родственников со стороны отца я тоже никогда не видела, он не говорил мне о них. А что он сам мог о них знать, если долгое время в детстве жил отдельно?
В Томске я снова встретилась с Макой и моими друзьями и узнала, что у Аркаши Полянского и Ольги родилась девочка, которой
Началась моя студенческая жизнь на пятом курсе. Лекций было уже мало, но были еще курсовые проектные работы и, главное, дипломный проект сложного металлического моста. И всё было бы хорошо, но мне надо было зарабатывать деньги для себя и для семьи. Я продолжала жить на Черепичной, 25, надо было платить за комнату. Мы не работали у Молотилова, который строил себе новый дом. Его книга по железобетону вышла летом и состояла из двух толстых томов. Он подарил экземпляр этой книги мне с надписью «…В благодарность за помощь в составлении этой книги». Мои друзья Никитин и Полянский были заняты своими дипломными работами. Единственной возможностью для меня оставалось поступить работать в Тельбессбюро, организованное для составления проектов Кузнецкого металлургического завода. Я подала туда заявление и была принята на должность младшего инженера с окладом 182 рубля в месяц. Но на какую жизнь я снова себя обрекала! У Молотилова мы работали по вечерам и можно было опоздать или пропустить рабочий день. Здесь я должна была работать полный рабочий день, нельзя было ни опоздать на работу, ни пропустить даже несколько часов.
Начальником конструкторского отдела в Тельбессбюро был архитектор Андрей Дмитриевич Крячков, которого я знала — он руководил на нашем факультете отделением архитектуры и у него училась Мака. Он был известным человеком в Томске и вообще в Сибири, так как построил много зданий. Его дом был необыкновенно интересной архитектуры, и на него ходили любоваться. Крячков был также автором проекта здания заводоуправления для Кузнецкого металлургического завода. Это здание имело в плане форму «пифагоровых штанов».
Рабочие чертежи для этого здания мне поручили делать в Тельбессбюро.
Возвратившись к себе после работы, я обедала. Обед по-прежнему приносил мне от мамы брат Борис. От него я и узнавала, как дома обстоят дела, — сама я забегала домой только в воскресенье, и то лишь на короткое время. В институте я появлялась только для консультаций с профессором Ульянинским или для сдачи очередного экзамена.
В числе дисциплин, лекции по которым читались на пятом курсе, был двадцатичетырехчасовой курс «Железнодорожные тоннели». Очевидно, этот предмет считался не таким важным для мостовиков, и лекции по нему читали по вечерам, что позволило мне прослушать этот курс. Лекции читал Михаил Львович Евдокимов-Рокотовский. Он был немного знаком мне, потому что был руководителем научно-исследовательского кружка и в большом помещении нижнего этажа института производил опыты по деревобетону. Я как-то раз зашла посмотреть, что там делают. Профессор Евдокимов-Рокотовский, кругленький, без бороды, но с усами, был подвижный, живой, увлекающийся человек, и деревобетон был его очередной идеей. Вместо стержней из металла он ставил деревянные бруски и испытывал такие балки до разрушения, чтобы определить их прочность и сравнить с прочностью железобетонных. Никакого практического применения такие балки не имели, как и многие другие идеи профессора. Курс «Железнодорожные тоннели» он читал хорошо, но в то время тоннелестроение было на очень примитивном уровне, отчего казалось очень сложным и трудоемким.
На пятом же курсе нам предложили прослушать курс «Кораблестроение» факультативно, без сдачи экзаменов, и тоже в вечернее время. Слушать эти лекции было интересно, но в памяти у меня ничего от них не осталось.
Однажды профессор Ульянинский спросил меня о нашей работе у Молотилова и сказал, что нам надо бы сделать о ней сообщение для студентов. Мы-то думали, что в институте о нашей работе никто не знает, но оказалось, что это дошло до Ульянинского. Я рассказала о его предложении своим друзьям и считала, что сообщение должен делать Никитин, предложивший совершенно новый метод расчета рамных конструкций на ветровую нагрузку. И Никитин, и Полянский отказались выступать и уговорили это сделать меня. Никогда мне еще не приходилось выступать с докладом перед аудиторией, и я побаивалась, что у меня может не получиться. Однако деваться было некуда, и мне пришлось согласиться. Из преподавателей присутствовали профессор Ульянинский и доцент Д. Е. Романов. Последний писал протокол, что было одним из обязательных требований. Я собралась с духом и начала говорить, и вскоре забыла о своем страхе, слова приходили сами собой. Я писала уравнения на доске, и они получались во всю ее длину. Заканчивая писать уравнение, я каждый раз оглядывалась на профессора Ульянинского. Он кивал мне головой, и тогда я была уверена, что ошибок нет, хотя писала уравнения по памяти. После моего сообщения выступили с хорошими отзывами Ульянинский, Романов, а также кто-то из студентов. Я делала доклад от имени троих авторов, но ни Никитин, ни Полянский не пришли, что вызвало недоумение у всех присутствующих. Они ждали меня дома, и мне пришлось им всё рассказывать.
Мой успех не прошел для меня даром. Однажды, когда мы с Макой возвращались с очередной лекции по кораблестроению и проходили мимо стенной газеты, увидели толпу студентов возле нее. Мы остановились. В рисунке, который был помещен в газете, я узнала себя, идущую с портфелем, и крадущегося сзади Молотилова, потихоньку вытаскивающего из моего портфеля пачку бумаги. Автор рисунка хотел сказать, что Молотилов присвоил себе нашу работу. Карикатура была крупная и очень хорошо нарисована, я красивая, Молотилов — ужасно уродливый. Это было так несправедливо, что я задохнулась от гнева и возмущения. Кроме того, в газете авторство приписывалось мне одной, — так сочинителям заметки было удобнее.