Я русский солдат! Годы сражения

Проханов Александр Андреевич

А. Проханов:– Они изначально на это шли, потому что были, в общем, реальной оппозицией, реальным сопротивлением. Это были люди-жертвы, это были мученики и жертвы. Для них жертва и мучение входили в кодекс их чести. И поэтому то, что случилось с Долматовым, входит каким-то образом в общую модель поведения и судьбы этих замечательных людей.

Но с другой стороны, я же знаю, что после 1991 года фронтовики, которые выдержали немецкие атаки, которые, может быть, выдержали плен, искали крюк, чтобы повеситься. Они не могли пережить вот эту гигантскую мировоззренческую катастрофу, когда их красные святыни, красные знамена затаптывали. И у него было нечто подобное. Но

где кроется эта трагедия, трудно сказать, потому что партия его…

М. Королёва: – То есть вы никаких дополнительных подробностей не знаете, не пытались в них разобраться?

А. Проханов: – Они не важны.

М. Королёва: – Ну как же не важны?

А. Проханов: – Их будут искать, эти подробности, этими подробностями будут объяснять его кончину. Но, на самом деле, эта кончина глубоко экзистенциальная, она лежит в природе его отдельно взятой души и отдельно взятого неповторимого страдания.

М. Королёва: – Но там есть еще… Вы видели его предсмертную записку, да?

А. Проханов: – Да-да-да.

М. Королёва: – Она показалась вам совершенно, как бы, соответствующей? Он мог написать такую записку, да? Или предположение о том, что человек такого образования, такого воспитания, вообще такой человек вряд ли мог сам написать такую записку?

А. Проханов: – А причем здесь образование? Я говорю о кризисном состоянии души, и в этом состоянии можно что угодно написать. Кстати, в этом состоянии неграмотный человек может начать писать каллиграфическим почерком.

Просто, повторяю, в очередной раз это будет использовано политикой, это будет политизировано. Это используют и либералы, которые сделают его мучеником и возведут вину за все случившееся на государство, как всегда бывает. Отыграются голландцы, сказав, что они-то причем? «Мы получаем такой материал изуродованный, измученный из этой чудовищной России». Отыграется МИД наш, обвинив в том или другом голландцев. Но драма его останется невыясненной. И поэтому гадать на этой трагической кофейной гуще не стоит.

М. Королёва: – То есть вы думаете, что правды мы не узнаем в результате?

А. Проханов: – Нет. Души сокрыты.

М. Королёва: – Похороны Деда Хасана. Я знаю, что в предыдущем эфире вы уже говорили об этой драме, об убийстве, о драме, которая произошла в центре Москвы. Но в конце недели были похороны. Вы знаете, наверное, что Грузия отказалась принять у себя тело Аслана Усояна, вора в законе, как его называли. И в результате его похоронили в Москве. Ну и обстоятельства похорон были, скажем так, не совсем обычные. То есть журналисты не могли войти на кладбище, при этом сообщалось, что полиции там нет. И вы знаете, у многих возникали вопросы: а почему всех, кто пришел на эти похороны (этихлюдей было много), почему их не задержали или хотя бы не проверили у них документы? Ведь было же понятно, из какого

мира все эти люди.

А. Проханов: Тут несколько причин… Вообще, конечно, Дед Хасан – это фигура, которую, действительно, выстрадала вся русская история и вся русская литература.

М. Королёва: – О как!

А. Проханов: – И я думаю, что это, конечно, один из величайших наших современников. Может быть даже, он может сравниться с нашими крупнейшими политиками. Он пировал в здании, в ресторанчике «Каретный ряд», который размещается на территории дома Ростовых…

М. Королёва: – Вы так со знанием дела говорите – вы, наверное, тоже там бывали?

А. Проханов: – Он размещается на территории дома Ростовых, воспетом Львом Николаевичем Толстым. Старый русский особняк, такое, культовое место. Он размещается в левом флигеле. Если входить в этот дом перед памятником, он в левом флигеле находится. В этом левом флигеле в советские времена размещалась так называемая иностранная комиссия, откуда писатели уезжали за границу. Ну вот, скажем, мои коллеги Евтушенко, Вознесенский обычно ездили в Париж, в Лондон.

М. Королёва: – А, вот почему вы знаете.

А. Проханов: – А я обычно оттуда ездил в Афганистан, в Камбоджу. Это было тоже такое, закрытое культовое место. Это маленькое подразделение госбезопасности, секретные выезды, документы.

И потом одно из поколений писателей, уже после 1991 года, загнало за бешеные деньги вот это чудесное ампирное сооружение. Это были службы. Может быть, там была псарня, а может быть, там жили прачки. Загнало. И теперь там разместилось это гнездовье. По существу, представляете, я написал бы, переписал сцену обеда у Ростова, когда съезжаются гости, когда все это гостеприимство, – я бы туда вписал сцену похорон Деда Хасана. Потому что это вещи связанные. Ну и время небольшое прошло, и вот вместо первого танца, первого бала Наташи Ростовой – Дедушка Хасан.

М. Королёва: – Ну, там после балов-то еще была все-таки иностранная комиссия Союза писателей.

А. Проханов: – Иностранная комиссия – это инструмент не подавления, а инструмент, с помощью которого родилось очень много интересных произведений. Евтушенко и Вознесенский увидели мир, Париж, они пели осанну Кубе.

М. Королёва: – Ну да, не многие тогда могли увидеть мир, это правда.

А. Проханов: – Ну вот у меня родился такой афоризм (это же было на улице Поварской), что Поварская опять превратилась в воровскую. И то, что Дед Хасан стал центральной фигурой всех этих дней, и вокруг него возник ажиотаж… Я думаю, что просто к Деду Хасану приходили проститься те, кто стремился проститься с Япончиком, с Тайванчиком, те, кто приходил на закрытые ужины к Измаилову, который кормил их из своей ложки с руки черной икрой, осетриной или сливками… Вся эта наша знать, элита, режиссеры виднейших театров, художники. Я думаю, что Дед Хасан, конечно, умер в окружении величайших деятелей искусства наших дней.