Я- Русский!
Шрифт:
Я подождал минуту, потом шепнул:
– Мало ли собака...
Собаки не оказалось.
Полезли тогда через дыру в заборе, подкрались к окошку и заглянули в него.
За столом сидел старик в круглых очках и чистил то ли картофелину, то ли луковицу около свечки. Больше, вроде бы, никого не было видно.
Мы непроизвольно сглотнули. И не сговариваясь, шмыгнули на крыльцо и осторожно постучали в дверь.
Прошла минута-другая...
Но вот зашаркали шаги, послышалось глуховатое покашливание и старческий дребезжащий голос осторожно спросил:
– Кого надо?
– Дед, открой, свои мы, русские!
За дверью помолчали, а потом дверь заскрипела и приоткрылась.
– Кто тут?
– выглянул старик в белом исподнем, с накинутой на сутулые плечи телогрейкой.
– Ох ты Господи Иисусе Христе, - мелко перекрестился он, разглядев две грязные фигуры на своём пороге.
– Дедушка, свои мы! В хате есть кто?
– Нету немцев, сынки! Вот тебе крест! Тут редко они бывают. Заходьте, заходьте... Да скорее, тепло не выпускайте...
Мы ввалились в тепло дома и упали возле печки.
– Откуда ж вы, милые,- вздохнул старик, осторожно опускаясь на скобленую добела скамейку.
– Из - под N, дед! Дай поесть чего - нибудь, а?
Старик суетливо бросился к столу, откинул полотенце и отломил от ковриги два больших ломтя хлеба.
Мы вцепились в него, словно два голодных волка. И хлеб тут же застрял в сухой глотке, так, что невозможно было проглотить.
Я закашлялся, покраснел. А Семен, показывая рукой на горло, прохрипел:
– Дайте воды! Во-о-о-ды...
Хозяин покачал головой и подал нам по кружке молока.
Захлёбываясь, пили мы кислое теплое молоко...
– Живым - живое, - пробормотал старик.
– Живым живое!
Но через минуту у обоих начались острые рези в животе, спазмы один за другим скручивали внутренности. Сначала Семён, потом я упали на пол, корчась в судорогах.
Старик всполошился, подскочил к печи, открыл рогачом заслонку, достал чугунок, кружкой зачерпнул воды и подал нам.
От воды слегка полегчало.
– Полезайте-ка парни на печку. Погреетесь да отоспитесь. А я сейчас прибегу.
– Ты дед куда?
– насторожился я, пытаясь подсадить Семена, а другой рукой держа винтовку.
– Ты, сынок, не бойся, не за немцами. Вот тебе крест святой перед иконами.
– И старик перекрестился на лики икон, освещенные маленькой лампадкой.
– За бабкой Меланьей сбегаю, вишь, чего... Подружка она моей покойницы... Надо же, такая постная еда, а беды сколько наделала... А винтовку то ты убери от греха.
– Не дам!
– прищурился я.
– Со мной будет.
– Ну с тобой так с тобой, - согласился дед.
– Я сынки скоро. Спите пока.
– И хлопнул дверью.
– Жрать хочу, - простонал Семен и полез с печки обратно.
Я хотел его остановить, но полез вслед за ним.
Под полотенцем на столе мы обнаружили картофельный теплый суп, хлеб и крупную соль. И, даже не садясь на лавку, сожрали всё это богатство.
А потом кое как забрались обратно. Стало, наконец, хорошо, пахло теплыми кирпичами и хлебом...
Я проснулся через час от начинающихся снова резей в животе. Рядом стонал Семен, похоже, от той же причины.
– Ой, ядрёна кочерыжка! Больно то как!
– Брюхо растирай!
– сквозь зубы, преодолевая боль прошипел я.
– Не помогает!
В этот момент открылась дверь. На пороге стояла маленькая, чистенькая старушка. Хозяин дома из-за ее спины сказал:
– Вот это и есть Меланья. Сейчас она вам от живота поможет.
Старушка скинула пальтишко, а дед из-за пазухи достал литровую бутылку молока.
Она накапала в ковшик с парным, как оказалось, молоком какого-то снадобья из пузырька и дала попить сперва одному, а затем другому болящим. И тихонечко приговаривала при этом.
– Пейте, голубы, пейте. От этого снадобья и молочка вам легше станет, уж я-то знаю. Дед то от душевной доброты накормил вас так, старый. Вы уж простите его, хорошо еще, что еда была вся постная, нежирная, а то могло быть и хуже. Бог, вас милые предостерег... А дед, грешный, по незнанию это делал. Желудки то ссохлись от голода, вот и получилось нехорошо... Маленькими глоточками пейте то, маленькими...
Постепенно боль стала утихать, и мы снова уснули.
Время от времени бабка Меланья снова нас будила и кормила с ложечки варёной свёклой и морковкой.
Утром, когда рассвело, мы проснулись. Животы уже не болели, хотя слабость сильная одолевала.
В избе никого не было. Не было рядом и винтовки.
Я заматерился и слез с печки.
В этот момент дверь открылась и вошёл дед с охапкой поленьев.
– Проснулись? Ну, слава тебе, Господи!
– Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился.
– А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень.
– Дед, куда винтовку дел?
– грозно двинулся на него я.
– Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с прошлой осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.
– А нас бы увидели, чего бы сказал?
– Так ты мой племянник внучатый с другом. Из N... пришли, ага.
– Хитрый ты, дед. А поверили бы?
– А чего б не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Панкрат - мукомол за ей гоголем ходил. Сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, как из Красной Армии сбёг.