Я сам себе дружина!
Шрифт:
– Успокойся, Анбал, я и не думал тебя за это судить, – насмешливо улыбнулся вождь. – Ступай со своими людьми своей дорогой.
Анбал удовлетворённо кивнул, потом кинул через плечо несколько слов – видать, на своём языке. Один из подручных подбежал с поклоном к вождю и положил у его ног связку переливавшихся на солнце мехов.
– Лучше буртасской чёрной лисицы меха нет! – с гордостью возгласил Анбал. – Прими мой дар, рус.
Тот удивленно хмыкнул и повернулся к одноглазому.
– Дядька, дружине раздай. Может, на шапки сгодятся или девкам раздарят.
Седоусый
– Анбал, а почему ты мне их поднёс сейчас, а не в начале разговора?
Буртас пожал широченными плечами:
– Ну, тогда мне не за что было тебя благодарить. А потом, ты мог бы решить, что я пытаюсь купить тебя.
Вождь русов громко рассмеялся, расхохотался и Анбал Буртас, поклонился снова и повернулся, чтобы уйти.
– Анбал, – негромко окликнул вождь-русин.
Тот быстро обернулся.
– А ты всё же попробуй замечать и чужую кривду. Хотя бы чтоб держаться от неё подальше, когда правда пойдёт на неё войной.
Анбал помолчал, потом так же молча отвесил ещё поклон и пошёл прочь, окружённый всё тою же небольшой толпою из своих людей, настороженно озирающихся на расступавшихся перед ними кольчужников.
А вождь вдруг повернулся к Мечеславу и приглашающе кивнул вятичу на место перед собою.
Глава XVII
О правде большой и малой
Мечеслав шагнул вперёд.
Голубые глаза вождя пытливо разглядывали его.
– Вот не могу решить, вятич, – медленно сказал он, меряя Мечеслава взором. – Ты больше мне должен, или я тебе.
– Это ты неплохо придумал, вождь, – отвечал Мечеслав, сын Ижеслава, меряя русина взглядом в ответ, – толковать с купцами про правду и кривду, а с воином – про долги.
– Ты знаешь, с кем говоришь, вятич? – негромко произнёс седоусый, упираясь в Мечеслава ледяным взором единственного глаза поверх правого плеча вождя.
– А ты знаешь, с кем говоришь ты? – конечно, до такой пурги на карачун [17] во взоре Мечеславу было далеко, но старался он честно. – Я Мечеслав, сын вождя Ижеслава, и не стоит разговаривать со мною, как со своим отроком!
– Сын вождя? – хмыкнул молодой дружинник, стоявший обок седоусого. – И где ж твоя дружина?
– Я сам себе дружина! – яростно отчеканил Мечеслав. Видят Боги, за последние дни он уже устал от этих слов – но ведь его все только об этом и спрашивали!
17
Праздник середины зимы, зимний Солнцеворот.
Справа фыркнули. Мечеслав гневно повернулся туда и наткнулся на весёлый взгляд Вольгостя. Тот, нисколько не смутившись, подмигнул знакомцу.
– Ты, Вольгость, – негромким голосом сказал одноглазый. Негромким, но голос его звучал вытягиваемой из сапога плетью. – Ещё найдёшь повод посмеяться. Погоди, сразу после вятича будем говорить с тобою.
Улыбка Вольгостя растаяла быстрей, чем снежинка в дыму костра.
– Так что ж мне с тобой делать, сын вождя? – снова заговорил русин с золотой
– Кто ты, чтоб наказывать меня или награждать? – негромко спросил Мечеслав. – Я не твой. Мне нет дела до тебя и твоего суда. Я пришёл сюда спасать женщин своего народа, женщин из села, что было под моей рукою. Их увели хазары. Я хочу их спасти. Ничего другого мне не надо. А идти за ними, похоже, придётся в хазарскую землю. Хочешь меня наказать – отпусти меня, потому что я не знаю, сумею ли я их вызволить, а жить, не сделав это, я не смогу. Хочешь наградить – отпусти меня. Мне не нужно другой награды, кроме того, чтобы мне дали возможность спасти их – или погибнуть, спасая.
Стало тихо. Русины смотрели на Мечеслава, и смотрели как-то… странно. И молчали.
Молчал и их вождь с золотою серьгой в ухе. Молчал и смотрел вниз. А потом поднял глаза на Мечеслава. И тот понял, откуда принесло искры, блестящие в глаза его дружинников.
Потому что увидел – костёр.
– У меня, сын вождя, есть для тебя наказание тяжелее и награда выше. Ты идешь драться против стражников и торговцев рабами. Я поставлю тебя против всех полчищ Итиль-Кагана. Ты хочешь освободить нескольких невольниц. Я дам тебе спасти всех – всех, кого уже увели, и всех, кого хотят увести ещё. Я предлагаю тебе место под моими знамёнами, – так же негромко ответил человек с костром в глазах.
Всех? Как это – всех?
Хазария.
Солнце, встающее над нею из земель хвалисов и торков и закатывающееся за Доном-рекой. Простёршая жадную пятерню кагановой звезды от веси [18] в полуночных лесах до Хвалисского моря и Касожских гор. Считающая бойцов не сотнями даже, не тысячами – десятками тысяч. Наступившая на шею племенам и народам, бесчисленным, как песок. Сжавшая по-хозяйски перепутье едва ли не всех торговых дорог, какие ни есть на земле, с каждой взимая мыто. Чудо-юдо, чьи хищные головы застят солнце, чьи пасти ежегодно жрут жизни и судьбы – людей, а то и целых родов. Снеси одну – чиркнет страшилище пальцем в пламени золота и драгоценных камней, и на месте отрубленной головы вырастет новая, а то и две.
18
Здесь – не весь-деревня, а весь-племя, современные вепсы, в восточных источниках вису.
Кем… кем надо быть, чтоб не мечтать о его погибели – мечтает-то мало не всякий, кто знает о Хазарии и сам притом не хазарин! – а самому собираться уничтожить его?
Кто ты, русин с кострами в глазах?
Ты… сумасшедший?
Русин захохотал, золотая серьга с жемчужинами и красным камнем закачалась в мочке, и Мечеслав понял, что последние слова произнёс вслух.
– Ну, дядька. – Русин повернулся к седоусому. – Как тебе это нравится? Меня называет сумасшедшим парень, вздумавший лезть хазарам в пасть за несколькими девками!