Я сам себе дружина!
Шрифт:
– …аавушкаа… – померещилось ли ему, или и впрямь ветер пригнал по воде дальний крик?
Понять он не успел – шарахнулся от упавшей из-за спины тени и разминулся с длинным узким клинком, упавшим сзади и сверху. Отскочил в сторону, меряя взглядом бойца в латах стёганой кожи, в железном шлеме без знаков, с завесившей лицо до самых глаз кольчатою бармицей.
– Аман! Кабьярт, аман! – заорали рядом. Кто-то мокрый, тощий карабкался на борт барки снизу и не мог влезть. Бледная рука цеплялась белыми ногтями за дерево.
Противник Мечеслава шагнул в сторону. Свистнуло, тяпнуло – крик перешёл на мгновение в вовсе уж истошный вопль,
Тот увернулся, выдергивая клинок из щита, и резво присел, подхватывая с палубы копьё с широким наконечником. В следующий момент барка пошатнулась, и оба бойца поехали к левому борту по мокрой от воды и крови палубе. Это взвился над кашей из убивающих друг дружку людей у борта чёрный конь с всадником. Всадника Мечеслав узнал – это он нёсся впереди строя, это его крик «Рррусь!» подхватывали остальные. Был он не так высок, как остальные кольчужники с птицею и яргой, зато широк в плечах, а в просветах между бармицей и наносьем виднелись молодые голубые глаза.
Мигом определив более опасного противника, хазарин швырнул копьё в вороного коня. Тот с почти человеческим криком рухнул набок, но всадник уже летел в прыжке на хазарина. Подставленный тем клинок не удержал русский меч ни на мгновение – звонко брызнув железными осколками, надвое разлетелась сабля, а прямой меч с такой силой ударил в грудь хазарину, что тот отлетел прямо под ноги Мечеславу.
Русин – а кем ещё могли быть ночные пришельцы? – развернулся к ним спиною, отмахиваясь от сразу двоих лезших на него с чеканом и саблей наёмников.
Мечеслав переступил через валявшегося под ногами врага, спеша на помощь вождю руси.
А потом…
А потом серое время предрассветья слиплось, спеклось в один тянущийся комок.
Вот он – каким-то полузвериным чутьём лесовика-охотника – ощущает какое-то движение за спиною. Начинает поворачиваться. Только начинает.
Вот – остановившийся взгляд единственного глаза седоусого, уже взобравшегося на барку рядом с носом.
Вот – он уже почти повернулся, и теперь это не просто движение – за спиною поднимается тот, с текущей алым бороздою через грудь, занося в руке обломок копья.
Метя не в него, не в Мечеслава – в спину вождя руси.
Времени на замах мечом уже нет, и Мечеслав выпускает из рук оплетённый ремнём черен. Тот начинает свой медленный полёт к доскам палубы, когда Мечеслав прыгает рысью вперёд, на хазарина. Большие пальцы проваливаются в проёмы над бармицей. Ручищи степняка смыкаются на его спине, выдавливая воздух, хрустя хребтом, но Мечеслав не замечает этого, ухватив врага за голову, выжимает большими пальцами его глаза.
А мир вокруг так же медленно, лениво кренится на бок и, наконец, встаёт вверх дном, и небо с рекою меняются местами.
Плеск.
Живая, сцепившая пальцы тяжесть тянет его на дно. Воздух вырывается – из его губ, из пасти хазарина – серебряными пузырями, возносясь кверху, к свету… ещё не к солнцу – заря только-только занялась.
Бажера…
Прости…
Глава XVI
После битвы
Солнце ударило по глазам – как ножом полоснуло. Мечеслав
– Ну вот, живой, – успокаиваясь, проговорил чей-то голос. – Поднимайся, вятич…
Мечеслава подняли под руки. Ноги ещё были слабоваты, и как-то сразу стало холодно.
– Ч-ч-чт-то… з-з-з… со м-мной? – прохрипел он. Всё ещё было гадко.
– Утоп ты малость, а больше ничего. – Его похлопал по плечу тот самый усатый дядька из вызволенных невольников. – Мы с тем одноглазым боярином русским тебя еле вытянули, уж больно крепко тот мертвяк хазарский на тебе повис. Боярин-то на тебя только зыркнул и говорит – жить, мол, будет. И ушёл. Ну а я – я ж перевозчик был. Редкое лето кто с той лодки не сверзится, привык уж вытаскивать да отхаживать…
Усатый вдруг заробел и наклонил мокрую голову:
– Уж прости, боярин, коли что не так…
– Слушай, ты как меня сейчас опять назвал? – нахмурился вятич, сдирая с себя хлюпающую и липнущую к телу одёжку.
– Б-боярин… – растерянно отозвался мужик. – А что ж, неужто князь?
– Да какой князь. – Из штанов вода просто выплеснулась. – Я просто слова этого не слыхал. Что за слово?
– Боярин-то? – сморгнул усатый перевозчик. – Так это, ну как… он как при князе в дружине, но такой, у кого уж своя дружина есть…
– Нет у меня дружины, – начиная стучать зубами от утреннего холодка, выговорил Мечеслав. – Я сам себе дружина. Слушай, перевозчик…
– Макухой кличут, – поспешно назвался усатый.
– Так, Макуха, есть тут одежка тёплая или нет?
С одежкой сперва вышел затык. Несостоявшиеся рабы были рады снять своё, но, во-первых, Мечеслав плохо себя представлял в таком наряде, а во-вторых… ну что они, как малолетки, беспортошными останутся? Ещё меньше понравилась ему мысль облачиться в снятое с мёртвых хазар. Дырявые, улитые кровью свитки – или как там они у них звались, – обгаженные перед смертью порты… Но потом молодые парни – такие же, из бывших полонян, сообразили обшарить палатку на корме оставшейся у берега барки. Из неё с торжеством вынесли чьи-то узорчатые широченные штаны и два куска цветастой ткани, один из которых безжалостно покромсали на обмотки, а другой, побольше, Мечеслав накинул вместо плаща, сколов полы под горлом старой заколкой. Ещё с барки принесли и чинно, с земным поклоном, вручили Мечеславу его меч – ему он обрадовался ещё больше, чем штанам, и радостно вложил в ножны на застёгнутом поверх чужих штанов поясе. Воину лучше уж с голым задом, чем с пустыми ножнами. Хватит с него и пустого чехла для ножа – Мечеслав мучительно покраснел, словно штаны были с прорехой в самом неудобном месте. Пристроить этот чехол на поясе так, чтоб не бросался в глаза, не выходило. В конце концов, Мечеслав пристроился держать полу плаща так, чтоб прикрывать отсутствие ножа. Надо будет слазить на тот холм, где они подрались с этим… как его… Вольгостем.
Хотя бы чтоб Руду похоронить.
Да что ж он за бестолочь?! Бажеру – Мечеслав коснулся концами пальцев семипалой медной ладошки на гайтане – потерял, конь неведомо где, нож неведомо где, меч ему бывшие пленники подносят. Пса и того сберечь не смог. Мечеслав огляделся в ярости, ища стенку или хоть дерево, постучаться дурной головою. Поблизости была только барка, лезть в воду, бодаться о борт, едва переодевшись в сухое, не хотелось совсем, и Мечеслав просто от души приложил себя кулаком по лбу.