Я - счастливый человек
Шрифт:
K. JL: Кстати, даже прилететь теперь в Москву из провинции на экзамен очень трудно. Заоблачные цены на билеты.
А. Р.: У меня есть студент из Хабаровска, так он не может на каникулы выехать домой. Как лето, он поступает работать, а семью он не видит. Я был в Хабаровске на гастролях, и его папа прибежал: дайте, говорит, я хоть на вас посмотрю… Как там мой Валера?
K. Л.: Скажи, Толя, тебе ближе классика?
А. Р.: Я к этому отношусь довольно своеобразно. Однажды Андрей Гончаров в Театре имени Маяковского поставил спектакль по пьесе А. Островского. Был бешеный успех, но тут же появилось открытое письмо актеров Малого
Словом, если классика попадает в сердце, в руки, в разум, в нервы неравнодушного человека, такая классика, конечно, интересна.
Я вообще считаю, что без литературы и музыки жизнь немыслима. Ты хоть на секунду себе представь: вот это наше наследие вдруг взять и убрать?
К. Л.: Увы, сейчас мало читают, в школах учатся по другим программам, да еще компьютеры, Интернет…
А. Р.: Я где-то читал, что есть уже датчики, которые проникают в сознание, дают блок сконцентрированной информации, и ты как бы становишься одухотворенным. Я считаю, что посидеть в кресле, послушать скрипку — это лучше, чем, так сказать, таблетка Бетховена. Принял таблетку — и Бетховен весь в тебе.
Клара, я начал беседу с любви к репетиции. Я ведь это не для красного словца сказал. Когда я работал над ролью царя в «Агонии», я узнал столько для себя интересного, нового в жизни. Тогда надо было получать разрешение, чтобы притронуться к архивам, к дневникам Распутина, Вырубовой, Родзянко, Горемыкина и т. д. Все было спрятано, в том числе и картина Серова «Царь». Она на меня подействовала фантастически. Я увидел человека с удивительными глазами, безвольно сидящего с расстегнутым воротом гимнастерки…
K. Л.: Это был ключ к пониманию роли?
А. Р.: Я сразу понял душу, прочитал несчастье в его глазах. Когда-то в двадцатые годы была издана книжица «Быт и нравы Дома Романовых». В ней описывалось, как цари себя в быту вели. И, в частности, такая деталь мне запомнилась. Когда на престол вступал новый царь, ему разрешалось закрыть все апартаменты, все дворцы под Питером, под Москвой и переделать все, что он хотел. Ведь у каждого свой вкус. Николаю Александровичу был предоставлен определенный срок на это. И когда открыли дворцы для приемов, обнаружили, что он даже не переставил какого-либо кресла. Как было, так и осталось. Это о многом говорит… Но одно место он все-таки переделал. Это был туалет — он туда перенес библиотеку. Он был ведь один из самых читающих царей. Это легко проверить: разрезанные книги.
Я встречался с людьми, которые могли что-то знать про ту эпоху. Признаюсь тебе, это была счастливейшая пора в моей жизни.
К. Л.: У картины была сложная судьба, но, когда она вышла, успех был ошеломляющий.
А. Р.: Я получил фантастическое количество писем со всего света. С благодарностью, что впервые Россия показала не дурака царя, а человека. А в овощном магазине как-то ко мне подошла старая женщина, я чувствую, что мне в карман что-то положила. Я говорю: «Спасибо, а что там?» — «Дома посмотришь. А тебе спасибо за батюшку — царя». Я остался стоять, растерянный совершенно, ничего не купил. Вышел из магазина. Полез в карман. Смотрю — царский пятак.
K. JL: Потрясающе.
А. Р.: Знаешь, я люблю Сомерсета Моэма.
K. JL: Я тоже поклонница его творчества.
А. Р.: Он был не только блестящий беллетрист,
K. JL: Но должна победить доброта.
А. Р.: Я с тобой полностью согласен. Это хорошая мысль для концовки беседы.
Магическое слово «мотор!»
Накануне съемки я долго не могу заснуть. В уме идет мучительный процесс. Вспоминаются какие-то случаи, порой давным- давно минувшие. Они всплывают как бы сами по себе, и неожиданно приходит решение.
Но никогда не знаешь, что тебя поджидает на съемочной площадке.
В «Цыгане» есть сцена, когда я переправляюсь через Дон. Лодка причаливает к берегу, там, на горе, дом Будулая. Окна заколочены, дом осиротел с тех пор, как уехал хозяин. Выхожу из лодки и по привычке смотрю наверх. И вдруг — дымок из трубы, окна распахнуты настежь. Первое, что приходит в голову, — Будулай вернулся.
В сценарии написано, причем в скобках: «Клавдия в одну секунду оказалась наверху».
В одну секунду…
Дом стоит на крутом берегу. Ну как туда взбежать?
Художники придумали, что к дому ведет лестница. В жизни это вполне возможно. Хозяин сделал лестницу, чтобы спускаться к реке. Рабочие кое-как сколотили лестницу. Не на век же! Снимут несколько кадров, и всё. Да и ремарки в сценарии они не читали.
Я знаю, что у лестницы должен быть шаг. Все ступеньки должны быть выверены. А рабочие одну ступеньку сделали маленькой, другую очень высокой, потом среднюю, потом опять высокую… К тому же лестницу шатало, вместо поручней приколотили тоненькие доски. И тоже наспех.
Перед съемкой Александр Бланк наставлял:
— Ты как птица должна взлететь по лестнице.
Какая птица? Мне бы кое-как взобраться, а взлететь невозможно.
— Ну ладно, — говорит Бланк. — На съемке сделаешь как надо.
Есть такое магическое слово — «Мотор!».
«Мотор!» — и что-то включается у тебя внутри. Это слово подстегивает, мобилизует тебя. «Мотор!» — и надо плакать или смеяться, бежать или умирать. Все, все что угодно ты сделаешь. «Мотор!» — и наступает самый прекрасный момент творчества, когда кажется, что ты все можешь.
«Мотор!» Я не помню, как взбежала по лестнице. В считанные секунды я была наверху. Каким образом?
Бланк смеется:
— А ты думала, что трудно… Я же говорил, что как птица взлетишь.
Я посмотрела на режиссера: а в самом деле, как это я взбежала?
В то время я очень уставала от частых переездов. Кроме «Возвращения Будулая», я снималась в картине «Тетя Маруся». Из Ленинграда ехала в Москву, побуду полдня дома и тут же на вокзал — надо вовремя добраться до Дона. Мы сняли несколько эпизодов «Тети Маруси» в ленинградском пригороде. У меня уже были билеты в Москву, а оттуда — на Дон: сначала в город Шахты, а затем на машине в Усть — Донецк.