Я - Шарлотта Симмонс
Шрифт:
— Что, так прямо и скажут: «Тупой качок»?
— Ну, если и не скажут, то подумают: «Тупой качок». Нет, я серьезно. Вот ты, например, знаешь, что такое рационализм?
Шарлотта вдруг поймала себя на том, что ей жалко этого парня, вроде бы искренне переживающего из-за своей необразованности.
— Ну да, я знаю, но тут другое дело. У меня была учительница, которая души во мне не чаяла и много занималась со мной дополнительно. Она заставила меня прочесть кучу книжек про Мартина Лютера, про Джона Кальвина, про Уайтклиффа и его последователей лоллардов, про Генриха Восьмого и Томаса Мора, и Декарта. Так что мне, можно сказать, повезло.
— Повезло или нет, но главное, что ты все это знаешь, и большинство у нас на курсе знает. А я никогда в жизни не читал про этого… Дей-Карта, да и про всех остальных тоже. Как ты там сказала — Уайтклифф? Я даже ни одного имени не слышал из тех, что ты назвала.
— Ты что, никогда
— Качки философию не сдают, — с жалостью к самому себе произнес Джоджо.
Шарлотта смотрела на него, как учительница на безнадежно отстающего.
— Ты знаешь, что такое гуманитарные науки? Иногда их еще называют свободными искусствами.
Пауза. Молчание. Напряженная работа мысли, сопровождаемая пережевыванием резинки.
— …Нет.
— Я тебе объясню. — С Шарлотты можно было лепить аллегорическую скульптуру, изображающую терпение. — Это связано с историей Римской империи. Так вот, римляне назвали эти науки свободными вовсе не потому, что считали их необязательными или не слишком нужными. Римляне завоевали полмира, и у них были рабы из самых разных стран. Многие рабы были очень образованными для своего времени людьми — например, греки. И вот римляне разрешали рабам учиться, изучать разные практические, прикладные предметы, такие как математика, инженерное дело — чтобы потом можно было использовать их в качестве архитекторов, строителей зданий; либо, например, позволяли рабам учиться музыке, чтобы потом развлекать господ и услаждать их слух приятными мелодиями. Но только римским гражданам — свободным людям, понимаешь? — разрешалось изучать такие предметы, как риторика, литература, история, теология и философия. Почему? Да потому, что знание этих наук позволяет человеку обрести дар убеждения и учит его внятно и доходчиво излагать свои мысли. Римляне вовсе не хотели, чтобы рабы научились грамотно вести разговоры, обсуждать свое положение, а в конце концов, чего доброго, договорились, бы об организованном, хорошо спланированном восстании. Свободные искусства, или иначе — гуманитарные науки, — это мощное оружие, это средство убеждения, и поэтому римляне считали, что их имеют право постигать только свободные люди.
Джоджо смотрел на Шарлотту, удивленно вскинув брови и едва заметно улыбаясь. Неожиданно он, не переставая улыбаться, энергично закивал головой. Едва оформившаяся мысль, озарившая эту громадную голову, поразила его.
— Вот, значит, кто мы… Мы, спортсмены — тоже вроде рабов. Никому не надо, чтобы мы умели думать. Всякие там мысли могут нас отвлечь от того, за что нам платят деньги, — проговорил он, продолжая кивать. — Ну, Шарлотта, ты даешь. Вроде и круто завернула, а послушаешь тебя — так все понятно. — Впервые назвав ее по имени, Джоджо улыбнулся, причем совсем не так, как раньше. — Да уж, Шарлотта, ну ты и крута.
Изменение в его взгляде и выражении лица не укрылось от Шарлотты, и она испугалась. Подсознательно девушка решила не выходить из образа школьной учительницы, а наоборот, подчеркнуть ту грань, которая разделяет учителя и ученика.
— Запишись на вводный курс по философии. Я уверена, тебе понравится. Будет интересно, вот увидишь.
Джоджо воспринял сигнал и, отодвинувшись от нее, сел прямо, по-школярски сложив перед собой на краю стола здоровенные ручищи.
— Легко сказать. Я даже не знаю, с чего там все начинается и куда лучше записаться.
— Да ты, главное, не бойся, на самом деле это не так уж сложно, — заверила его Шарлотта. — Начнешь с Сократа, Платона и Аристотеля. С них вся философия и началась — любой курс начинается с Сократа, Платона и Аристотеля.
— И откуда ты только все это знаешь? — спросил Джоджо.
Шарлотта чуть не выпалила: «Да ведь все нормальные люди это знают», — но вовремя поймала себя за язык и, пожав плечами, ответила:
— Я просто уделяла этому внимание.
Джоджо сидел все так же — выпрямив спину, как школьник, но его улыбка становилась все теплее, он не сводил с девушки глаз. Те желания и чувства, которые еще недавно лишь намеком проступали на его лице, теперь читались на нем, как в открытой книге. В этом тексте могла легко разобраться даже столь неискушенная читательница, как Шарлотта.
Продолжать такую игру дальше было нельзя — это становилось опасным. Шарлотта прекрасно понимала, что пора заканчивать разговор. Но она впервые почувствовала свою власть и силу. Энергия, изливавшаяся откуда-то из области бедер и поясницы, просто переполняла девушку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сократ
Это была не первая личная встреча Джоджо с тренером Ротом. Другое дело, что он впервые сам попросил о встрече, и больше того (ну кто бы мог подумать?), ему пришлось даже кое в чем приврать Селесте, секретарше тренера, и всем секретаршам секретарши, обрисовывая то, какого, собственно, хрена ему понадобилось лично встретиться с этим великим человеком. И вот сейчас, входя в холл «Ротенеума», Джоджо, при всей своей силе и почти семи футах роста, чувствовал себя маленьким, слабым и потерянным.
«Ротенеумом» называлась та часть спортивного комплекса — Чаши Бастера, — где размещались кабинет самого Бастера и офисные помещения его подчиненных. Название, являвшееся очевидной игрой двух слов — «атенеум» и фамилии тренера, появилось с легкой руки какого-то циника из университетской газеты. Оно оказалось настолько удачным, что теперь все именно так и называли «логово» тренера, впрочем, только у него за спиной. Джоджо, понятное дело, не имел понятия, что это за штука такая — атенеум, но чувствовал, что это слово как-то связано с недоступным ему миром высоких материй, интеллектуальных вопросов и всякой заумной хрени. Университетская газета «Дейли вэйв» отнюдь не была высокого мнения о Бастере Роте. С точки зрения ее журналистов, этот человек был выскочкой, поймавшим удачу за хвост и получившим миллионную с лишком зарплату плюс еще вдвое большие «дополнительные бонусы». Это было связано с переходами игроков в профессиональные команды, с представлением на светских мероприятиях, участием в пресс-конференциях, с вдохновенными речами, посредством которых тренеру удавалось «развести» бизнесменов на спонсорские взносы. Отдельной строкой в этих побочных заработках стояли так называемые «свистковые сделки». Эти операции получили свое название от графического символа фирмы «Найк», который многие считают условным изображением судейского свистка. Так уж получилось, что компания «Найк», наиболее активно продвигающая свой товар именно «свистковым» образом, дала название целому направлению в рекламной деятельности многих фирм. Суть таких сделок состояла в том, что тренер той или иной команды одевал своих игроков с ног до головы в форму, предоставленную одной конкретно взятой компанией. Речь шла о полном комплекте спортивного обмундирования: футболка, трусы, кроссовки и носки. На каждом из предметов, само собой, красовался логотип фирмы, заключившей этот контракт. В обмен фирма выплачивала команде… вообще-то точно никто не знал, сколько. Известно было лишь, что у одного только «Найка» рекламный бюджет составляет двести миллионов долларов и что как раз «свистковые сделки», официально называющиеся «продвижением брэнда», являются для этой компании приоритетным видом рекламной деятельности. Тренер команды, победившей в национальном студенческом чемпионате, Бастер Рот, имел возможность выбирать. Сравнив поступившие предложения, он заключил новую сделку с перспективной, набирающей обороты и ведущей агрессивную рекламную политику компанией «Энд 1». Стоимость контракта, по слухам, была для любительского баскетбола просто астрономической. При этом все заработанные на рекламном контракте деньги до последнего цента официально поступали в распоряжение тренера.
Можно себе представить, какая атмосфера царила в «Ротенеуме». Этот офис представлял собой если не храм, то уж точно дворец, в котором осуществлялось священное взаимодействие Великой империи спорта с одной из ее важнейших колоний — Дьюпонтским университетом. В просторном холле «Ротенеума», в каждой из его белоснежных стен располагались застекленные, обитые изнутри лиловым бархатом ниши, в которых покоились выставленные на всеобщее обозрение кубки, заработанные командой под руководством Тренера. Естественно, кубок, полученный за победу в прошлогоднем чемпионате Национальной студенческой спортивной ассоциации, находился в нише прямо напротив входа в помещение. Куда бы посетитель ни бросил взгляд, у него начинало резать глаза. Все кубки были хитро подсвечены: свет от ламп на пути к их сверкающим, переливающимся поверхностям проходил через сито мелких, проделанных едва ли не булавкой отверстий. Каждый луч, отражаясь от своей точки полированной поверхности, так и норовил попасть в глаз очередному засмотревшемуся на такую роскошь посетителю.
«Логово» тренера занимало весь третий этаж. Среди прочих «покоев» был здесь и просмотровый зал — настоящий кинозал с полом, поднимающимся амфитеатром, и четырьмя десятками кресел с шикарной обивкой и самой современной технической начинкой, которая, например, позволяла креслам подниматься, помогая снизу решившему привстать зрителю. Все это великолепие использовалось лишь с одной целью — для просмотра и анализа записей матчей и тренировок баскетбольной команды Дьюпонта и игр с участием потенциальных соперников по чемпионату. «Присмотритесь к этому восьмому номеру — это Джамал Перкинс. Видели, видели? Сейчас перемотаю обратно… Вот смотрите. Видите, как он, козел, выставляет свою долбаную коленку, когда выпрыгивает под кольцом на подборе? И так каждый раз. А чего бы ему не подстраховываться? Эти хреновы судьи никогда ничего не замечают, вот он и рубит противника своей гребаной коленкой», — звучал в голове Джоджо взволнованный голос тренера.