Я - Шарлотта Симмонс
Шрифт:
Эдам, словно по команде, отключился. Он прекрасно знал, что сейчас скажет Грег и как будет выкручиваться, пытаясь сохранить хорошую мину перед коллегами по редакции. Впрочем, любой из присутствующих, если бы подумал, смог бы выстроить точно такую же схему поведения Грега, что сложилась в мыслях Эдама. Вся эта конструкция основывалась на том, что Грег испугался. Он не только боялся затронуть тему «Губернатор, минет и драка с телохранителями в университетском кампусе», он со страху готов был на полном серьезе обсуждать уничтожение дворником лозунгов «Все мы пидоры», хотя и ежу понятно, что как раз данный случай не имеет ничего общего с гомофобией. Это же готовый анекдот, и преподносить его в газете нужно именно в таком ключе, так нет же: Грег наверняка настоит, чтобы разместить на первой странице его редакционную статью на эту тему… да и то если духу хватит. Если он все-таки решится на этот «поступок», то неизменно серьезная и пресно-политкорректная статья будет начинаться с какого-нибудь унылого и неудобочитаемого пассажа вроде: «Внимание редакции привлекла одна важная проблема в одном из своих конкретных и даже вопиющих проявлений. При том, что администрация отказывается честно признать свою ошибку в имевшем месте случае уничтожения граффити и рисунков, имеющих гомосексуальную и лесбийскую тематику,
Грег продолжал спорить с Камиллой и Рэнди, то и дело демонстративно поглядывая на часы. Можно было подумать, что такой нарочитый намек на неумолимо приближающееся время сдачи номера будет способствовать сплочению редколлегии и сподвигнет их на более конструктивный диалог. Эдам чувствовал, что у Грега просто кишка тонка стукнуть кулаком по столу и, воспользовавшись служебным положением, объявить — как сделал бы на его месте он сам: «Все, время вышло, мы сделаем вот так и так…»
Посмотрев на собственные часы, Эдам был вынужден признать, что ему уже не удастся проверить, сбудутся ли его предчувствия насчет беззубой редакционной статьи и невнятного, бесцветного очередного выпуска газеты. Уже через четверть часа начинается его вечерняя смена на работе. Он, Эдам Геллин, восходящая звезда, дитя, дарованное человечеству самой судьбой, должен будет провести следующие четыре часа за рулем карликового хатчбека какой-то японской фирмы с непроизносимым названием — что-то вроде «Бейсуши» или «Сушибичи», — и на этом «автомобиле мечты» он должен развозить нарезанную кусками и упакованную в коробки пиццу с анчоусами и оливками, пастрами-моццарелла с помидорами, проскитто-пармезан с красным перцем и яйцами, пиццу с сосисками, артишоками и грибами, с копченой лососиной, страккино и укропом, а также с баклажанами, бресаолой, аругулой, песто-пиньони-фонтина-горгонцолой, боллито, мисто, каперсами, базиликом, сметаной, чесноком и сыром и всей прочей всевозможной хренью. И все эти чудеса кулинарии он должен доставить любому, пожелавшему набить себе брюхо и не знающему, как убить время, гоблину, троллю или просто ублюдку как на территории кампуса Дьюпонта, так и в ближайших городских кварталах. Любому из вышеперечисленных уродов достаточно только набрать телефонный номер «Пауэр Пиццы», чтобы Эдам Геллин, словно повинуясь магическому заклинанию, бросился исполнять его волю.
Вообще-то Эдам на дух не выносил пиццу, но сегодня, стоя у обращенного к черному ходу «Пауэр Пиццы» раздаточного прилавка из полированной нержавейки и невольно слушая и наблюдая, как работающие на кухне мексиканцы чешут языками и одновременно кромсают лук и красный перец, варят сосиски и заливают их лавой растопленного сыра, он вдруг почувствовал зверский голод. Все эти ароматы даже сытого едва ли могли бы оставить равнодушным, а Эдам с самого полудня ничего не ел. К тому же теперь перекусить удастся не раньше чем через четыре часа, после смены, а сейчас его, изнывающего от голода, занесло сюда, на кухню «Пауэр Пиццы», в этот вертеп, где целая толпа чужих и внутренне презираемых им людей суетилась с пугающего вида орудиями, выдавая на огромных плоских лопатах все новые порции еды. Девушки, принимавшие заказы, кричали на поваров, повара орали на подсобников-мексиканцев, мексиканцы по-испански переругивались друг с другом, а Дэнни — владелец всего заведения — вопил на всех сразу, пребывая при этом в полной уверенности, что обращается к подчиненным на великолепном английском.
— Э-э-эй ты-ы-ы-ы! Чего стоять? — гаркнул он, едва заметив Эдама, и одновременно всплеснул руками, давая этим жестом понять, что давно не видел более бесполезного сотрудника.
— У меня только семь заказов, — по возможности спокойно пояснил Эдам, ткнув пальцев в стопку коробок с пиццей, дожидавшуюся его на прилавке. — Для доставки на машине мне нужно не меньше восьми.
— О'кей, как получить восемь, шевели своя задница, один нога там — другой тут.
Дэнни, чье настоящее имя было Деметрио, выглядел самой настоящей карикатурой на хозяина самой настоящей итальянской пиццерии. Он приехал из Неаполя и был толстый — толстый даже для хозяина пиццерии, — лысый, вечно потный и страшно суетливый. Даже наорать на подчиненных он не мог, не прибегая к бурной и экспрессивной жестикуляции. Основную часть выручки пиццерия зарабатывала в вечернюю смену, причем львиная доля прибыли приходилась на доставку пиццы на дом. Естественно, в этом бизнесе очень многое зависело от скорости — насколько быстро работает персонал у прилавка, в кухне, на приеме заказов и, главное, на развозке. Чтобы обеспечить заинтересованность работников в конечном результате, Дэнни ввел систему, оставшуюся еще от далекой эпохи становления капитализма. Она заключалась в том, что сам он разносчикам пиццы не платил вовсе, и они могли рассчитывать только на чаевые. Где-нибудь в более благоустроенном и богатом районе такая форма оплаты могла бы быть вполне справедливой. Другое дело — университетский кампус. Само собой, основными заказчиками пиццы здесь были студенты, которые во все времена и во всех странах не отличались щедростью чаевых. Чтобы заработать хоть что-нибудь, разносчикам приходилось крутиться, как белкам в колесе. Не раз и не два Эдам подумывал о том, чтобы перед тем, как постучаться в дверь заказчика, вешать себе на грудь табличку: «Мне ничего не платят, я живу только на ваши чаевые».
Выглянувший из кухни мексиканец запустил по стальному прилавку в сторону Эдама очередную коробку с еще горячей пиццей. Не успела коробка остановиться, как всевидящий неаполитанец уже завопил:
— Все, ты получить свои восемь! Чего стоять, ехать быстро! Отвезти и назад обратно!
Эдам потащил стопку горячих коробок к машине. Верхняя коробка возвышалась над его головой, поэтому идти приходилось практически на ощупь. Для развозки была выделена крохотная, восьмилетнего возраста маломощная машинка какой-то марки вроде «Бицосуши». Сама «Пауэр Пицца» находилась на окраине кампуса, который практически по всему периметру был окружен специально ориентированными на студентов магазинами, кафе и предприятиями бытового обслуживания. Однако первый адрес, по которому Эдаму предстояло сегодня отвезти пиццу, не имел ничего общего с университетским городком. Это был многоквартирный дом в шести или восьми кварталах в стороне от кампуса. Эдам не слишком хорошо знал этот район и никогда не слышал, чтобы студенты снимали там квартиры. С другой стороны, вряд ли кто-нибудь, кроме студенческой компании со здоровым зверским аппетитом, стал бы заказывать пять больших пицц сразу. Во всяком случае, общая стоимость заказа превышала пятьдесят долларов. Надо было быть патологическим жмотом, чтобы заказать такую кучу жратвы и дать разносчику на чай меньше пяти долларов. С этими мыслями Эдам запихнул коробки в машину и сел за руль. Он и раньше был неплохим водителем, а на этой работе стал просто виртуозом. Его, как настоящего современного волка, кормили пусть не ноги, но колеса. При этом, чтобы не лишиться заработка, нужно было доставить заказы в целости и сохранности. Он уже нутром чувствовал, какую из рытвин в слабо освещенных окрестностях «Пауэр Пиццы» на какой скорости можно было преодолеть, ни разу не моргнув стоп-сигналами.
Многоэтажный и многоквартирный дом оказался вовсе не столь уж большим и многоэтажным — обычное довольно обшарпанное кирпичное здание в четыре или пять этажей. В тесном подъезде висело всего два десятка почтовых ящиков, а дальнейший путь внутрь здания преграждала стеклянная дверь с домофоном. Сквозь матовое стекло Эдам увидел узкую лестничную клетку с лифтом — и то слава Богу. Держать в руках стопку из пяти коробок пиццы и одновременно искать нужный номер на домофоне было невозможно. Эдаму пришлось поставить ее на пол. Джонс, ЗА… Где этот Джонс, ЗА?.. Он нашел нужную кнопку, нажал, подождал, пока щелкнет замок, толкнул дверь и проделал ставший уже привычным акробатический этюд: придерживая дверь пяткой, нагнулся и поднял коробки с полу. Твою мать! Пинок дверью пониже спины ничуть не улучшил его настроения. Ну почему все так по-идиотски получается?
Почему он, явный избранник судьбы, все время попадает в такие ситуации? Ну как так может быть, что он, Эдам Геллин, вынужден развозить пиццу по каким-то трущобам захудалого района в маленьком заштатном пенсильванском городишке, доставляя эту идиотскую жратву идиотам, как раз и заслуживающим только таких помоев, и при этом еще получать пинок под зад от кретинской стеклянной двери, преисполненной собственной важности и одержимой идеей обеспечить безопасность внутреннего пространства, на которую какой-то недоумок поставил слишком тугую пружину? Итак, настроение было испорчено, да и ушибленное мягкое место изрядно болело.
Выйдя из лифта на четвертом этаже, Эдам оказался в холле, куда выходило не то семь, не то восемь абсолютно одинаковых дверей. Впрочем, долго гадать, за какой из них страждущие ждут не дождутся пяти коробок пиццы, ему не пришлось. Утробный хохот, крики, гул множества говорящих одновременно и пытающихся перекричать друг друга голосов и заунывные звуки синтезатора, сопровождающего так называемый «образцовый рэп», по всей видимости, «Эллиптический ездок» некоего С. С. Гуд Джукинга, — все это доносилось из-за одной двери, где, бесспорно, и находилась квартира ЗА заказавшего пиццу Джонса. «Судя по всему, веселятся здесь черные», — отметил про себя Эдам. Умом он, конечно, понимал, что нет никакой разницы в том, какой цвет кожи у заказчика. Но где-то в глубине души, запертой внутри грудной клетки, он позволил себе усомниться в этом. Однако сомневайся — не сомневайся, а работать надо. Юноша подошел к двери, сделал глубокий вдох и нажал кнопку звонка. За дверью ничего не изменилось — голоса и музыка звучали все в том же ритме. Ему пришлось позвонить четыре раза, пока дверь открылась. Перед Эдамом возник возвышающийся, словно небоскреб, чернокожий парень с бритой головой, одетый в мешковатые штаны и футболку, максимально открывающую и подчеркивающую его рельефную мускулатуру. При виде этих могучих плечевых мышц, бицепсов и предплечий Эдам даже заморгал. Великан был подсвечен из-за спины чем-то вроде неяркой мерцающей голубой цветомузыки — по-видимому, от телевизора. В полумраке Эдаму удалось разглядеть еще несколько черных лиц: под медленный, эксцентричный ритм «Эллиптического ездока» компания о чем-то оживленно болтала. Из квартиры в холл тотчас же потянуло странным сладковатым запахом.
Буквально в следующую секунду Эдам понял, кто такой этот Джонс из квартиры 3А: Кёртис Джонс, атакующий защитник университетской баскетбольной команды. На площадке он выглядел не таким уж высоким по сравнению с другими игроками — по стандартам первого дивизиона его рост в шесть футов пять дюймов считался довольно скромным. Но в дверном проеме обычной квартиры он казался настоящим гигантом. Эдаму как-то полегчало. В конце концов, пусть даже эти баскетболисты редкостные болваны, а конкретно этот окажется сейчас еще и в плохом настроении, но, по крайней мере, Эдам его знал. Вообще Джонс вместе с другими спортсменами жил в общежитии Крауниншилд, и Эдам время от времени встречал его, когда приходил заниматься с Джоджо. Он едва не сказал: «Привет, Кёртис», но передумал и ограничился более нейтральным:
— Привет… «Пауэр Пицца».
Если великан даже и узнал Эдама, если он даже был счастлив, что пять заказанных пицц наконец прибыли, если он по какой бы то ни было другой причине был рад видеть Эдама, он вполне успешно смог скрыть свой энтузиазм. Мотнув головой в сторону стоявшего за дверью стола, баскетболист сказал:
— Туда.
«Туда» — даже не «поставь туда», и уж тем более без всякого намека на «пожалуйста».
Эдам поставил коробки на стол и оглядел комнату — почти пустую, если не считать громадного телевизора с DVD-проигрывателем, настроенного на канал «Спорт-Центр», который, впрочем, никто не смотрел, а также комплекта квадрофонических колонок, изливавших в воздух барабанную дробь и причитания «Эллиптического ездока». Кроме Джонса в комнате было еще несколько человек ему под стать — высокие, мощные, все как один наголо бритые. Эдам узнал Трейшоуна Диггса — попробуй его не узнать, Андре Уокера, Дашорна Типпета… но рядом с ними было еще несколько черных парней, не похожих на спортсменов, как, впрочем, и на студентов. Все помещение буквально тонуло в дыму с характерным сладковатым запахом марихуаны. Эдам уже заметил, что чернокожие спортсмены предпочитают травку — или «сорнячок», как в последнее время стали называть этот наркотик, а белые парни, занимающиеся спортом, больше налегают на спиртное, и при этом как тренеры, так и администрация университета, по всей видимости, махнули рукой на правило, гласившее, что во время сезона спортсмены не должны употреблять никаких стимуляторов. Телеэкран вдруг залило ярким белым светом, и в этих лучах Эдам увидел чью-то здоровенную белую голову. Джоджо! Ну конечно, это он, Джоджо. Он стоял в глубине комнаты и разговаривал с Чарльзом Бускетом. Здоровенная белая голова повернулась в сторону Эдама.