Я шестая
Шрифт:
Шутка послужила допуском: баночка вмиг показала дно, Толстуха сияла, глядя на женщин. Убрав со стола посуду, Розу отправили спать. Сами расположились на полу, скрестив ноги. «Придётся мириться с чудаковатыми порядками. Наверно, много я забыла», – рассудила Роза.
Спать расхотелось…
Она лежала, изучая потолок, жалея, нельзя подойти к окну. Боялась заскрипеть пружинами и помешать сокамерницам, решив, те сосредоточенно размышляют.
И
Наблюдая за женщинами, вспомнила момент сушки волос, в довесок привязался вопрос о горячей воде при купании. Странности вызывали тревогу, навязывая мысли об опасности. Роза потёрла грудь, как всегда это делала, прогоняя неприятные ощущения. И решила, если жива… с её-то прошлым… то чего бояться.
Признав – благо за счастье, уснула под ровное женское дыхание. Будут ли они подругами, не знала, но хотелось в это верить. Значит, есть смысл ждать будущего, и вообще… она сыта, нежится в сухой тёплой постели, что ещё надо.
Глава 12
Роза втянулась в распорядок коллективной жизни, испытывая по-прежнему одиночество. Прожитый период делился на утомительную дневную скуку и ночную пустоту. Она придерживалась старой стратегии, оценив прелесть одиночной камеры, где создавалась благодатная иллюзия неподвижности. Розарий, невзирая на замкнутое помещение, возбуждал нескончаемым движением.
Со слов Золотки Роза осознала, движение присуще всему, только кто-то живёт в ритме с ним, другим суждено вечно – догонять, есть баловни судьбы, им дано опережать его во времени. Для неудачников нет ничего хуже движения, оно давит непостоянством.
Золотка говорила, что у движения много свойств, одно из них – оно не умеет ждать. «Куда им спешить?» – усмехалась Роза. Чем больше наблюдала за женщинами, тем сильнее хотелось узнать, чем они занимаются. Загруженность сокамерниц и её праздность образовывали грань. Грань подчёркивала выпадение из общей колеи, плюс – осечка с памятью. Однообразные будни превращались в обузу. Роза надеялась застопорить бессодержательность. И натолкнулась на следующее открытие: попутчиком движения становится тот, кем управляет цель.
Ею же пока руководила некая сила, скрадывающая бессонные ночи, позволяя тоске добивать сердце. Сила дарила минуты полной защищенности. Роза представляла, как идёт по коридору к последнему рубежу Замка Цветов. Момент грёз улетучивался, и, наваливалась безысходность.
Роза искала занятие, дежурила за всех по камере, подолгу всматривалась у окна в небо, считая проплывающие облака. Ощущение пространства пугало и тешило взгляд. Она разглядывала стену напротив, заросшую диким виноградом, представляя за листвой окно. А языки изумрудного зла беспощадно зализали его. Она сочувствовала
Когда лил дождь, ветер срывал листву, унося в неведомую даль, хотелось, чтобы призрачная стена обнажилась. Но насыщенная влагой зелень слипалась, темнела, точно злилась, и упрямо оставалась на месте. Роза прикрывала глаза и прислушивалась… создавалось впечатление, что мир заснул под убаюкивание капель. Сознание, вроде покидало женскую сущность, уносясь в заоблачную высоту. Когда возвращалось, приносило запах размокших трав, земли и чего-то болезненного, проникающего в середину сердца.
…В одну из пятниц подошло дежурство на тюремной кухне. Роза надеялась выберут её. Отправили Поганку. Та сразу напустила сосредоточенный вид, удивляя желанием работать. Отсутствие сокамерницы позволило прочувствовать, насколько дух Поганки засел в сознании. Толстуха находилась далеко, а писклявый голос, словно пронизывал стены и резал слух. Роза потирала уши, желая прогнать наваждение, казалось, другие чувствуют то же самое: женщины чаще обычного поглядывали на дверь, прислушиваясь к шуму в коридоре.
Виновница волнения вернулась после ужина и улеглась спать. Сокамерницы ходили на цыпочках, оберегая сон «труженицы». По суждению Розы, не нашлось бы в мире силы разбудить худенькую женщину, издававшую гул батальона храпунов. Воздух камеры содрогался от нечленораздельных звучаний и злил. Розе хотелось схватить подушку, придушить храпушу. Смущало то, как сверлящий зрачок подолгу что-то высматривал через волчок – круглое отверстие в двери.
Роза не выдержала и поинтересовалась у Климактерички:
– Что происходит?
– Отстань.
– Подумаешь! – огрызнулась Роза.
…Разбудил приглушенный смех. За окном светало. Приподнявшись, Роза протёрла глаза, осознавая, сигнал подъёма не прозвучал. Что женщины не спали, не удивляло. Они нередко медитировали по ночам, так называли молчаливое просиживание. Сейчас – перешептывались, толпясь у стола. Любопытство проснулось быстрей рассудка. Приглядевшись, Роза увидела, как Чайник сматывает с живота Поганки тонкий чулок. Рыжуха быстро подставила миску, куда посыпались белые хрусталики.
– Зырте, зырте, – шептала она.
– Тише, половину тюрьмы перебудишь, тронутая, – прицыкнула Климактеричка.
– Отвянь, – отмахнулась та.
– Муштруйся, пока спец в деле! – восхитилась собой Толстуха.
– Вот и все дома, – отреагировала Золотка, погладив Толстуху по худенькому хребту.
Та выгнулась кошкой и почти замурлыкала.
Роза не отрывала взгляда от миски с сахаром. Кристаллики нестерпимо приманивали. Выглядели необычно крупными и особо убелёнными. Хотелось, как в детстве обмакнуть в них палец, предвкушая сладкий вкус… облизать. «Проклятое искушение! Так и подмывает», – злилась Роза, желая выругаться вслух.