Я, следователь..
Шрифт:
Вот поэтому я люблю садиться в вагон на станции Калининская, куда поезда приходят не из безвременья, а с настоящей живой земли. Зимой на Калининской вагоны тяжело дышат и мелко дрожат, холодные, запотевшие, покрытые узорной изморозью. Летом они запыленные, ласково теплые, и по полу летает тополиный пух. А сейчас они были просто мокрые, и струйки катились по стеклам и резиновым прокладкам дверей, обещая настоящую дорогу.
Я сошел на Студенческой и увидел, что напротив станции, рядом с поликлиникой, открылся новый магазин. Огромная вывеска — «Магазин „Рассвет“. Все для
Потом я разговаривал с медицинским регистратором Князевой, подсчитывал, прикидывал и понял, что должен чувствовать слепой в магазине «Рассвет»…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Евдокии Князевой
…Вопрос. Скажите, кто из врачей отсутствовал на работе 30 августа?
Ответ. Осмотрев журнал учета выхода на работу, могу показать — 30 августа на работе не было: доктора Кузнецовой, заместителя заведующего зубопротезным отделением; доктора Пилецкой, стоматолога; доктора Абуладзе, стоматолога; доктора Иванцова, рентгенолога.
Вопрос. По каким причинам они отсутствовали?
Ответ. Кузнецова и Иванцов были больны. Пилецкая с десятого мая в декретном отпуске. Абуладзе с четвертого августа по второе сентября был в очередном отпуске…
Допросил Следователь.
Лист дела 43
Ряды стульев в длинном коридоре зубоврачебной поликлиники были пусты. Из кабинета с табличкой «Стоматолог О. Абуладзе», держась за щеку, вышла женщина. Я выключил пропагандистский стенд с рекламой своевременного зубоврачевания и пошел в кабинет.
Абуладзе разговаривал с кем-то по телефону.
— Гаумарджос, гаумарджос, шени… Хо, батоно! — кричал он в трубку и весело хохотал. Прикрыв микрофон ладонью, он спросил меня: — Вы от Воскресенского?
— Дело в том, что я…
— Садитесь, дорогой, садитесь, — он указал на зубоврачебное кресло. — Я сейчас…
В зубоврачебном кресле мне делать было нечего — зубы у меня все здоровые. Но, оглядевшись, я стула не нашел и обреченно уселся в кресло. А он все разговаривал по-грузински и все время смеялся, синкопируя гортанную речь постоянным возгласом: «ара, ара!» — отрицательно качая головой — видимо, ему предлагали что-то очень смешное и совсем ненужное, а он все время отказывался.
Наконец он положил трубку и, направляясь к умывальнику, сказал нараспев, как давным-давно кричали во дворах старьевщики:
— Зубы выдираем — починяем — заменяем! Доставайте свои зубы, мой дорогой, смотреть будем… — и намыливать смуглые красивые пальцы.
— Видите ли… — начал я, но Абуладзе снова перебил меня:
— Знаю, знаю, дорогой. Николай Иванович уже говорил мне, что вы трусишка. Но вы не бойтесь, я только посмотрю.
Абуладзе говорил почти без акцента, и лишь манера разговора да некоторая гортанность выдавали в нем кавказца. Я смотрел на него, машинально покручивая бесчисленные рукоятки и рычажки зубоврачебного механизма, и решал — воспользоваться мне возникшим недоразумением или не стоит.
Наконец я сказал осторожно:
— Я к вам заходил в начале месяца…
— В начале месяца я был в отпуске, — довольно сказал Абуладзе, размял сигарету, прочно уселся на белую тарелку вращающегося табурета, закурил, явно расположенный к неспешной беседе со знакомым какого-т мне неизвестного, но, по-видимому, значительного Николая Ивановича.
— Хорошо отдохнули? — вежливо поинтересовался я.
— О, замечательно! И в доме отдыха побывал, друга в Ленинграде навестил. Погуляли-и… — мечтательно прикрыл глаза пушистыми длинными, просто девичьими ресницами Абуладзе. И пояснил доверительно: — Он как раз «Волгу» получил…
— Ну-у! — «пощупал» я почву. — «Волга» — это вещь!
— Ах, какая вещь! — с восторгом закричал Абуладзе. — До Москвы за восемь часов доехали!
Я переспросил с сомнением:
— За восемь? Что-то больно скоро?
— Пожалуйста, не удивляйтесь, дорогой. На сто сорок шли, — с горделивой скромностью сказал Абуладзе.
— Неужели сто сорок? — все-таки «удивился» я.
— Именно, — подтвердил Абуладзе. — Это все Алеша — поковырялся полчаса в моторе — как зверь тянуть стала, — и добавил с нескрываемым восхищением: — Вот что значит классный автомеханик!
Легко дававшаяся игра уже захватила меня, и я сказал мечтательно:
— Я бы тоже в Ленинград съездил. Остановиться, жаль, негде. У вас-то друзья…
— Друзья ни при чем. Я, как князь, в «Астории» жил, — сказал Абуладзе хвастливо и взял с инструментального столика шпадель.
— Одну минутку…
— Я же сказал вам — не бойтесь. Открывайте рот!
— Я не боюсь. Я хочу вас спросить…
— Ничего не надо спрашивать. Я только посмотрю…
Все-таки я спросил:
— Вы почему не были прописаны в «Астории»?
— Что-что? — Абуладзе был явно озадачен.
— Я спрашиваю, почему вы в «Астории» не прописались?
Он некоторое время оглушенно смотрел на меня, потом нащупал вопрос-ответ:
— Простите, но Николай Иванович… Вы ведь от Николая Ивановича?
— Нет, Отари Георгиевич. Это недоразумение… — спокойно сказал я.
— Тогда я не понимаю, что вам нужно…
— Мне нужно узнать, почему вы не прописались в «Астории».
— Ничего не понимаю, — растерянно развел руками Абуладзе. — А кто вы такой?
Я сказал с нажимом:
— Я — следователь.
— И вы — ко мне?! — не удержался от нелепого вопроса Абуладзе.
Я промолчал. Абуладзе вдруг взорвался:
— В чем дело, не понимаю?! Что у вас там, в «Астории», случилось? Пальму из кадки украли?
— Там много чего случилось, — сказал я задумчиво. Абуладзе пожал плечами:
— Ну, что же, могу объяснить. В «Астории», как всегда, не было мест. Но там занимал отдельный номер друг моего отца. Вот у него — на диване — я и жил.