Я сражался в Красной Армии
Шрифт:
Ряд, главным образом, идеологических и чисто цензурных послаблений, сделанных внутри страны, широко поставленная национально патриотическая пропаганда, превозношение исторического прошлого русского народа и его крупнейших деятелей, вплоть до некоторых императоров, усиленный "флирт" с Православной Церковью, коренная, но чисто внешняя перемена в отношении властей к религии и еще многое другое, создавали иллюзию, что после войны власть станет "другой" и даст народу необходимые свободы и человеческие условия жизни.
— Ну, а если не даст, так оружие в наших
Как известно, — советская власть еще раз обманула народ; какой следующий трюк готовят большевики, в случае новой войны — трудно сейчас сказать.
Одновременно, оказанная союзниками военно-техническая помощь приносила свои плоды. Более того, как мы убедились приехав на фронт, подавляющее большинство продуктов были американские. Союзники усиленно подкармливали действующую армию. Американские аэропланы, автомобили и танки тоже делали свое дело.
Наконец, к середине 1943 года, советская военная промышленность, настолько стала на ноги, что, в значительной мере, восполняла потери фронта, доставляя в достаточном количестве боеприпасы, снаряжение, давая также не плохие танки, артиллерию, крупнокалиберные минометы, особые артиллерийские, строго секретные средства поражения, так называемые "катюши" и многое другое.
Это уже не была армия первого периода войны. Это было нечто совсем другое. Но и в этом другом, несмотря на все, гнездилось то, что посторонний наблюдатель не мог бы заметить. Это была не исчезающая пропасть между властью и народом, недовольство режимом и явное недоверие к нему.
–
Пройдя около получаса и попав два раза под пулеметный огонь, мы, перейдя по тропинке через какое то болото, наткнулись на маленькую землянку, в которой помещался штаб 2-го батальона. Нас встретил командир батальона развязный человек, лет тридцати, в чине капитана, с орденом красного знамени на груди. Разговаривая с нами, он все время хохотал, хотя рассказывал совсем не веселые вещи.
Рядом с ним сидел высокий, молчаливый человек, с погонами старшего лейтенанта. Это был комиссар батальона.
Мы пришли втроем. Двое из нас — вновь назначенные командиры рот, отправились к своим подразделениям, а я остался в штабе. Из кухни принесли обед и мы занялись едой, во время которой комбат без умолку говорил, все время хохоча и подталкивая в бок, сидевшего рядом комиссара. Тот мрачно молчал, изредка вяло цедя ничего не значащие фразы.
После обеда я сказал комбату, что хотел бы пройти на передовую и осмотреть расположение наших рот; это было совершенно необходимо, для моей работы, как начальника штаба батальона.
— Ну что ж, пойди — проговорил комбат — только слушай, возвращайся без дырки в голове. А то тут быстро просверлят. Эй, связной, проводи начальника штаба на передовую. Да смотри, веди, как следует, чтобы без этого… понял?…
Без чего, "без этого", я так и не понял, да и, признаться, не собирался особенно разбираться
Мы отправились. Связной — мальчик лет семнадцати, узбек по национальности,
— Обстреливают, сволочи, каждый день. Все штаб щупают, — с заметным восточным акцентом, пояснил он.
Пройдя через небольшую рощу на холме и выйдя на ее опушку, мы остановились.
— Теперь осторожнее, товарищ старший лейтенант, здесь снайперы всегда бьют наших….. - начал мой спутник.
Но я почти не слышал что он говорил.
Прекрасная панорама открылась перед нами. Мы стояли на довольно крутой, с этой стороны, возвышенности, на вершине которой находилась роща. Внизу, в метрах в двухстах, лежало полотно железной дороги, аккуратно усаженное, с двух сторон, густым, низкорослым ельником. Около полотна были заметны наши окопы. За ними расстилался большой луг, замыкавшийся пологим склоном, на верху которого, отчетливо были видны окопы противника. Дальше виднелись холмы, покрытые лесом. Слева, вдоль полотна, местность понижалась и там виднелись далекие рощи, поля, какие то деревушки — на первый взгляд, мирный русский пейзаж. Казалось, что сейчас вдалеке покажется дымок, пройдет поезд, по проселочной дороге проедут повозки с местными жителями — все как всегда….
— Пойдем дальше, товарищ старший лейтенант? — осведомился связной.
— Да…. Конечно…
— Если по тропинке пойдем, наверняка обстреляют, а если по канаве, за кустами, то ничего… Только там грязно очень.
— Попробуем по тропинке….
Быстро, почти бегом, мы начали спускаться. Две пули, противно свистя, пролетели рядом и с громким треском ударились о деревья.
— Разрывными бьют — мелькнуло в голове. Бегом спустившись ниже, оба были уже вне поля зрения противника……
–
Мы находились на участке четвертой роты. Зайдя в землянку командира роты и познакомившись с ним, я просил его не беспокоиться — не ходить со мной по окопам. Мне хотелось осмотреться одному. Войдя по ходу сообщения в окопы, я сразу понял, что мы находимся в чрезвычайно невыгодном положении. Наши окопы находились в низине, в то время, как немцы сидели на горе и могли рассматривать в упор, все, что делается у нас. При этом положении, наши подразделения, сидя в обороне, несли серьезные потери.
Если бы можно было отойти немного назад и укрепиться в железнодорожной насыпи, или еще дальше, метров на пятьдесят назад, то положение наше оказалось бы более выгодным и потери оказались меньшими.
Но оказывается, что этого сделать было нельзя по следующей "существенной причине". "Товарищ Сталин" сказал: "ни шагу назад", а, поэтому, раз во время продвижения вперед, части советской армии дошли до этого пункта, то ни одного шага назад уже сделать нельзя. Так мотивировал мне положение наших позиций комиссар батальона, когда я высказал свои соображения на этот счет. И это не анекдот, а факт, стоивший многих совершенно напрасных жертв.