Я стану Алиеной

Резанова Наталья Владимировна

— Значит, не я был прав, а судьба. Я всегда тебе говорил, что верю в нее.

Сила скоро перемелется,И судьба во всем обманется.Пусть ничто не переменится,Но зато душа останется.

<Песня, приписываемая Голиарду из Тримейна (XIII век). В «Carmina» брата Ширы Несского не вошла.>

Оливер не сразу нашел в порту «Холле», корабль Сторверка Хагбардсона Брекинга — таково было полное имя их приятеля. «Холле» стояла у дальнего пирса, и пока Оливер туда шел, он успел много чего наслушаться, в отличие

от предыдущего своего похода в порт. Разумеется, заботой порта было не покаяние, как у города. Здесь ждали наплыва беженцев из области Эрдского Вала — дешевой рабочей силы. Это могло бы порадовать некоторых судовладельцев, но портовый люд — плотников, конопатчиков и в особенности грузчиков — это обстоятельство приводило в бешенство.

«Холле», несмотря на мрачное название (или в семье Брекингов в ходу такие шутки? Впрочем, Сторверк упоминал, что корабль принадлежал его тестю), оказалось довольно красивым судном. Белобрысый веснушчатый парень, драивший палубу, жизнерадостно сообщил, что капитана нет, когда будет, неизвестно, а вообще-то, если ног своих не жаль, искать надо в «Трех подковах», дела там у него какие-то, ну и подхарчиться тоже решил…

Пришлось проделать весь путь в обратном направлении.

Сторверка он заметил сразу — тот сидел за тем же столом, что и в прошлый раз, видимо, это было его привычное место, и с довольным видом тянул пиво из кружки. Увидев Оливера, он махнул рукой, приглашая за стол.

— Привет! Где вы пропадаете все время? Свечки в церквах ставите за свои грехи? Эй! — крикнул он служанке. — Бутылку реутского…

— Может, не стоит?

— Стоит. Я тут одно дело удачно провернул. А партнер, понимаешь, попался постник — в покаянные дни ничего, кроме пива, причем темного, в цвет смирению, не трескает… Я почему еще рад тебя видеть? Вот. — Сторверк указал на соседний стол. Там худосочный, замученный донельзя малый с жадностью поглощал похлебку из кислой капусты. — Нейл наконец выбрался из дока. Я ему нарочно ничего не говорил, ждал тебя, чтобы пристойно беседу завести.

— Вот и хорошо, что ничего не говорил, — сказал Оливер. — Знаешь, мы решили внять твоим словам насчет заморских поездок…

Они покинули Фораннан, как и намеревались, — с окончанием зимних штормов. Но до этого успели произойти кое-какие события. С грустью сердечной пришлось расстаться с «полководцами». Неопределенность их судьбы не позволяла тащить лошадей вдоль побережья морем, да вдобавок платить за это. Из «Хрустальной башни» они переехали сначала в «Три подковы», а потом, по настоянию Сторверка, прямо на «Холле». Сторверк беспокоился не напрасно — жданные и нежеланные беженцы прибыли. Местные грузчики нападали на них при каждом удобном случае. Пару раз случались кровавые драки с поножовщиной, и однажды подожгли портовые трущобы, где беженцы обитали, огонь же из-за сильного ветра затем перекинулся на близлежащую таверну, носившую, по иронии судьбы, название «Подпаленный кабан». «Три подковы» пока не пострадали, но кто знает…

Казалось, тут бы и вмешаться силам Лиги, но ее официалы утверждали, что их обязанность — поддерживать порядок в море, а не на берегу, городская же стража предпочитала не соваться в доки, дожидаясь, пока все уладится само собой. Однако жестокость, грубость и опасность портовой жизни словно бы выводили порт из сферы внимания возможных агентов Святого Трибунала. «На воде, хоть и соленой, костры не слишком разведешь», — заметила Селия.

Со Сторверком они подружились, как ни опасно было им доверять кому бы то ни было, — а они, скрывая от Сторверка правду о своем прошлом, все же доверили ему свои жизни. Именно Сторверк нашел покупателей для Гая и Гнея. Он переселил их на свой корабль. Вообще он казался воплощением правила «Честность — лучшая политика». Он торговал чем угодно, но никогда не переступал закона, поэтому мог не опасаться внимания Лиги. Все его матросы были свободными людьми, но причины, по которым Сторверк отказывался иметь дело с вербовщиками и работорговцами, ничего общего с принципами морали и христианского милосердия не имели. «Эти рабы, — отмахивался он, — что покраденные, что запроданные… с виду-то с ними вроде выгоднее, а на деле — один убыток. Пусть с ними императорский флот возится, с галерами-то своими. Я лучше жалованье платить буду — себе дороже». И то, что он не постеснялся взять с них комиссионные за продажу лошадей — представитель древнего рода! — и часть платы за проезд вперед, как-то внушало к нему симпатию. Иначе он был бы слишком хорош, чтобы быть правдивым.

Что ж, для них он был хорош и так — добродушен, жизнерадостен и разговорчив. Обожал распространяться о своей семье — родителях, братьях (которых иногда брал с собой в плавание), сестрах, сыновьях Олафе и Магнусе — в той же мере, как другие моряки любят трепаться о муссонах, пассатах, морских змеях, сиренах, плавающих островах и тому подобном. Несомненно, у него было остро развитое чувство семейственности, плановости — и по этой именно причине он и подружился с Оливером и Селией. «Из-за этого мерзавца Хьюга мы с вами вроде бы как родственники», — как-то сказал он. Последние же признавали между собой, что для тех, кого Сторверк родственниками не считал, он мог быть весьма и весьма опасен.

Каюта, в которую они вселились, располагалась на полуюте, рядом с капитанской. Это были единственные отдельные каюты на корабле, и, поскольку «Холле» не была предназначена специально для перевозки пассажиров и принимала их лишь от случая к случаю, логично было предположить, что там жили братья Сторверка — Эйнар и Торвальд, когда он брал их с собой, или же его тесть, он же компаньон.

Команда проживала в носовом пристрое на полубаке. «Холле», в отличие от большинства торговых кораблей, была палубным судном. Построить такое стоило больших затрат, но, по мнению Сторверка, они окупались. Так, товары в трюме не страдали от морской непогоды, и это вызывало уважение у солидных коммерсантов.

Команда «Холле» состояла из двадцати пяти человек, не считая помощника капитана и кормчего — звали их соответственно Родри и Датан, — которые по судовой росписи к матросам не причислялись, имели, согласно контракту, заключенному со Сторверком, ряд привилегий, в частности, право обедать за капитанским столом. Вообще, среди моряков существовала определенная иерархия, не хуже, чем при дворе, и чем моложе и неопытнее они были, тем меньше было у них прав, но, поскольку все с этого начинали, таковой обычай считался единственно правильным. .

Итак, на смену вполне пристойной комнате в «Хрустальной башне» пришла теснейшая каюта, в которой вдвоем было не повернуться, однако она обеспечивала приватность, какую они вряд ли получили бы, решившись отправиться в путь на другом корабле. Здесь они обвыкали, прежде чем корабль выйдет в плавание. («Ничего, — усмехалась Селия, — в Карнионе говорят, что у воды приоткрываются сокровенные знания». — «У воды? Я-то всегда считал, что в горах. По крайней мере, чтение Святого писания приводит к таким выводам». «Очевидно, Эрдский Вал для сокровенных знаний недостаточно высок…») Сторверк проворачивал свои дела. Корабли Лиги по-прежнему стояли в порту, и «Холле» в принципе могла подвергнуться обыску, как и любое другое судно. И все же Оливер повторял себе, что теперь опасаться нечего. Даже если Лига пяти портов выполняла приказы Святого Трибунала, Селия из Солана, известная как «тримейнская еретичка», мертва, что и зафиксировано официально, а Селию Хейд обвинять не в чем, равно как и ее мужа, сроду ни в каких подозрительных делах не замешанного.

Что за лицемерие! Но лучше быть лицемером, хотя бы на время, чем дичью, которую травят.

Они вышли из Фораннана в середине февраля. Целью Сторверка были окраинные порты империи, но, даже если его экспедиции за пряностями суждено было преуспеть, он не мог позволить себе роскоши делать порожние рейсы. Поэтому ближайшим городом, где им предстояло сделать остановку, причем на несколько дней, была Несса. Сторверк вез туда зерно, масло и вино, которыми и загрузился в Фораннане, сообразно со сведениями, которые нацедил во время здешнего зимнего сидения, а также шерстяные ткани, доставленные с Севера. В Нессу он торопился попасть до начала Масленицы, когда мог сбыть свои товары с наибольшей выгодой.