Я, сын трудового народа
Шрифт:
– А батька что? - в десятый раз шепотом спрашивал Семен, норовя поверх плетня прикрыть ее плечо краем шинельки.
– Батька пришел с фронта в середине октября, - в десятый раз отвечала она шепотом.
– Злой?
– Хуже собаки.
– За меня не вспоминал?
– Ни.
– А может, вспоминал, только у тебя из головы выпало?
– Ей-богу, ни. Ну и с тем до свиданьичка. А то у меня уже ноги таки совсем замерзли. Побежу в хату.
– Подожди. А старый знает, что я тута?
– Его
– Та постой, ще успеешь...
Семену сильно хотелось рассказать девушке все, что произошло у него с ее батькой на позициях. Но он понимал: говорить об этом не следует. Мало ли какие дела могут быть между собой у двух человек с одной батареи. Кого это касается? С другой стороны, ему не терпелось поскорее узнать намерения Ткаченки: не думает ли он "сыграть назад" - отказаться от своего нерушимого солдатского слова. От такой шкуры всего можно ожидать.
Вдруг Софья схватила его руку и крепко сжала.
– Что, мое серденько? - нежно спросил он, заглядывая ей в глаза.
– Шш... - чуть внятно шепнула она, прислушиваясь. - Шш... Ничего не слышишь?
Семен повернул голову. В предутренней тишине раздавался звук едущей подводы. Звук этот слышался уже давно. Сначала он был очень далек и слаб еле слышное однообразное бренчанье по твердой степной дороге. Теперь же он раздавался совсем близко. Ухо явственно различало шарканье копыт, подпрыгивающий стук колес и болтанье ведра.
Подвода уже ехала по улице, приближаясь к хате.
– Папа вертается с базара, побей меня бог, - сердито сказала Софья. Доигралися, ну тебя, на самом деле, к черту! Бежи до дому, - и, в последний раз обхватив шею Семена, бросилась в хату.
Семен отошел на несколько шагов, притаился у плетня. Подвода остановилась. Раздался знакомый голос, насмешливый и властный:
– Эй, друзья! Жинка! Кто там есть в хате, отчиняйте ворота!
В офицерской папахе из серых смушек и брезентовом дождевике с капюшоном поверх тулупа, делавшего его чересчур толстым, Ткаченко, с кнутом в руках, возвышался над бричкой. Рядом с ним на мешках сидел, закутавшись в рваный кожух, незнакомый Семену худой крестьянин с давно не стриженной узкой головой, насколько было заметно при слабом свете - не старый.
– Приехали, - сказал Ткаченко и тронул спутника за плечо.
– Я не сплю, - ответил тот, не шевелясь.
Бричка въехала в ворота, открытые босой заспанной бабой в старой спиднице.
"Кто ж бы это мог быть?" - размышлял Семен, возвращаясь домой.
Подходя к своей хате, он заметил две фигуры. Одна стояла по ту сторону плетня, другая - по эту.
– Ну, с тем и до свиданьичка, - услышал Семен быстрый и рассудительный голос Фроськи, - а то у меня уже ноги замерзли. Побежу в хату - пора печку топить.
–
– За одну минутку украл черт Анютку. Спокойной вам ночи, приятного сна.
– Та, Фросичка!..
– Кому Фросичка, а кому Евфросинья Федоровна. Еще один раз до свиданьичка. А то увидит наш Семен - руки-ноги переломает.
– Кому?
– Тебе.
– Мене? Ге! Еще не родился на свете тот человек!
– Вот тогда побачишь. Как споймает да как перетянет батарейским поясом с медною бляхой...
– Что ты меня пугаешь солдатом? Я сам свободно мог на позиции поехать, только до моего года очередь так-таки и не дошла.
– А ну, покажись, кто тут солдата не боится? - страшным голосом сказал Семен, появляясь рядом.
Долговязая фигура дернулась, будто ее тронули сзади шилом. Хлопец отскочил от плетня и кинулся по улице, пригнув голову и размахивая длинными руками, чтобы не поскользнуться.
Семен, не сходя с места, грозно потопал ему вдогонку сапогами. Фроська помирала со смеху, припав головой к глечику, сидящему на дрючке плетня.
– Это какой же? - строго спросил Семен.
– А Ивасенковых Микола.
– Тот, который до войны ходил подпаском за клембовскими коровами?
– Эге.
– Тю! Ему ж тогда, дай боже, чтоб тринадцать лет было! Ну что ты скажешь: пока мы там четыре года трубили, тут уже все байстрюки женихами заделались. Давно с ним гуляешь, Фроська?
– Сегодня первый день, - застенчиво сказала девочка. - Еще года два-три погуляю, а там посмотрю: может, замуж пойду, - прибавила она, подумав.
– Кому ты сдалась, рыжая!
– Я не рыжая.
– А какая же ты?
– А каштановая.
– А, чтоб тебя! Много ты видела тех каштанов!
– А вот видела. Один матрос с города Одессы на побывку приезжал до Ременюков - он и доси тут коло Любки крутится - с посыльного судна "Алмаз", так он самых тех каштанов для дивчат привез пуда, может, полтора-два.
Семен сел на призбу и скрутил папиросу.
– Слышь, Фрося, седай, посидим. Воротился только что с Балты старый Ткаченко. И с ним на бричке сидел еще один. Кто такой, не знаешь?
– В порватом таком кожухе?
– Да.
– Это они себе недавно работника взяли.
– Видать, не из наших?
– Ни. Его старый Ткаченко гдесь по дороге с фронта подхватил. Он чи с Польши, чи шо. Вроде беженец. Тоже солдат. Его губернию немцы заняли. Ему некуда было увольниться.
– Наделала тая война делов! - вздохнул Семен.
Брат с сестрой еще немножко посидели и, зевая, пошли в хату. Уже было утро. Так и не пришлось ложиться.
– Думаю я, - сказал за обедом Семен, играя скулами и сосредоточенно морща лоб, - думаю я посылать сватов до Ткаченко по Софью. Как будет ваш совет, мамаша?