Я, сын трудового народа
Шрифт:
И до того была не похожа эта горница на комнату, где помещался хозяин, до того была она милой и простодушной, так славно, так прохладно пахло в ней Украиной, что трудно было поверить, что находятся они рядом, в одной хате, и покрывает их одна крыша.
Софья, в козловых башмаках на резинках с торчащими ушками и в калошах "Проводник", и ее мать, босая, сидели на полу возле сундука с приданым, открытого впопыхах. (Едва только сваты вступили в дом, женщины бросились сюда, крестясь и роняя шпильки.)
Софья успела надеть новые башмаки, калоши и коленкоровую кофту. Мать не успела ни во что принарядиться.
Ткаченко вошел и запер за собой дверь.
– Ну? - сказал он.
– Пожалей свою дочку, Никанор Васильевич.
– С тобой не разговаривают, - прошептал он придушенно, чтобы в соседней комнате не услышали скандала, и пнул сапогом старуху. - Тебя спрашиваю, Сонька! Ну?
Софья проворно вскочила на ноги и прислонилась к припечке, вздернув вверх лицо - белое, в красных пятнах. Ее сухие, полопавшиеся губы дрожали.
– Я согласная! - крикнула она сорванным голосом и закрыла лицо рукой, как бы обороняясь от удара.
– Тшшш, - зашипел отец, - тшшш, дура... Убери с лица руку. Не моргай. Тшшш. Слышу, что ты согласная. А ты сварила своими мозгами, на что ты согласная? За кого собираешься идти? Какого мне зятя устраиваешь? Может быть, ты мечтаешь, что этот тарарам будет продолжаться в России еще десять лет? Так я тебе говорю - не мечтай. Позабирали клембовскую землю, поделили клембовский скот, клембовский дом стоит на горе пустой, с забитыми окнами, и они себе радуются, песни играют. Советы депутатов сделали. Думают без хозяина обойтиться. С одними каторжанами. Вряд ли. Я тебе говорю, через какой-нибудь, может быть, месяц все обратно станет - и что ты тогда будешь робыть со своим лядащим Семеном, и с теми крадеными клембовскими коровами, и с тою нахально посеянной клембовской землей? Под суд вместе со всеми хотишь попасть? На каторжные работы? Под расстрел? И меня через это на всю жизнь замарать?
Софья стояла перед отцом, неподвижно устремив на него выпуклые глаза.
Он смягчился, приняв ее молчание за согласие.
– Слышь, - сказал он, - ты ему не верь, что он тебе поет. Я лучше его понимаю дело. Слава богу. Сюда скоро до нас немцы вступят, а за ними и государя императора недолго будет дожидаться. Верные люди говорили, с Балты, которые знают. Трошки подожди. - Он еще более понизил голос. - Если даст бог, то найдется тогда для тебя один человек...
Испуг мелькнул в ее глазах.
– Не треба мне от вас никакого другого человека, - скороговоркой сказала она и вдруг опять крикнула с отчаянием и дерзостью: - Отчепитесь от меня, папа, бо я все равно ни за кого другого, кроме Семена, не пойду, и годи!
Он подошел к ней вплотную. Она уперлась ладонями в его грудь и изо всех сил оттолкнула.
– Скаженная!
– Сами вы скаженный! Последней совести человек решился! Не трожьте меня, идите, вас там сваты дожидаются.
Он смотрел с изумлением на ее бешеное лицо с закушенными до крови губами. Но Софья не помнила себя. В беспамятстве она билась за свое счастье. Он никогда не предполагал, что она может быть такая. Он испугался.
– Тшшш, ну тебя к черту! Не делай мне тут в хате шкандал. Сполосни морду водой и зайдешь до нас.
Он вернулся к старостам, всем своим видом стараясь показать, что ничего особенного не произошло.
– Женские слезы, - сказал он, с иронией кивнув на дверь.
– Обыкновенное дело, - подтвердил матрос. - Одна соленая вода. Как у нас, в Черном море. Не больше.
Явилась Софья с матерью. В ушах у старухи болтались большие серебряные серьги, похожие на кружочки лука. На ногах скрипели новые чеботы, причинявшие страдание. Лицо Софьи было бесстрастно.
Женщины поклонились гостям.
– Кланяется вам молодой князь, - с легким раздражением сказал матрос, известный вам человек Семен Федорович, под фамилией Котко. Какой будет ваш ответ? - и при этом посмотрел на Ременюка: - Так?
– Нехай так.
Ткаченко исподтишка посмотрел на дочь яростными глазами на усмехающемся лице. Он еще надеялся. Ей стоило только спеть:
Не ходи ко мене,
Не суши ты мене.
Коли я тоби не люба
Обойди ты мене.
Это бы означало отказ.
Софья сделала угловатое движение плечом, поправляя неудобную кофту, и стала перед отцом и матерью на колени.
– Благословите меня за Семена.
– Сеанс окончен, - сказал матрос и поставил на стол штоф.
Глава XVII
ЖЕНИХ
С той самой минуты, когда сваты, оставив Семена дома дожидаться своей судьбы, отправились к Ткаченкам, Фрося засуетилась и захлопотала неслыханно. У нее сразу же оказалась куча дел. Первым долгом приходилось подсматривать в окошки Ткаченковой хаты, следя за ходом событий. Вторым долгом следовало все новости тотчас передавать по селу. Наконец, третьим долгом надо было как можно скорее собрать дивчат - подружек невесты, - с тем чтобы в нужный миг они появились в хате Ткаченки.
Фрося носилась по селу, как скаженная, гукая громадными чеботами. Платок съехал с головы. Рыжая коса металась за худыми плечами. Козьи глаза стояли неподвижно на отчаянном лице, таком красном, точно его натерли кирпичом.
Со стороны можно было подумать, что это именно ее и сватают, - так она суетилась.
– Гей, Фроська, что там слышно? - кричали бабы из-за плетней. - Уже заручили?
– Ще ни! - отвечала она, с трудом переводя дух. - Ще только разговаривают. - И мчалась обратно к Ткаченковой хате подсматривать.
А через минуту опять бежала, размахивая длинными руками:
– Заручают! Заручают! Заручают, чтоб мне провалиться!
Едва только Софья навязала на рукава сватов рушники, вышитые красной бумагой, а мать приняла от Ременюка в дрожащие руки хлеб, - в комнату вошли, скрипя башмаками, подружки, умирающие от стеснения и любопытства. Они обступили невесту.
На столе появились холодец из телячьих ножек, квашеные зеленые перчики и четыре граненых стакана.
Матрос крякнул и, подмигнув дивчатам, среди которых находилась и его собственная невеста Любка, налил по первой.