Я тебе не ровня

Шубникова Лариса

«Не чужая, семья» — ранее на свадьбы звались только родственники. Гостей со стороны не приглашали. Когда говорили — громкая свадьба, это означало, что семьи новобрачных большие, крепкие. Худая — значит род худой, небогат потомством.

«Крестами обменялись» — тут, пожалуй, долгих объяснений не нужно — обменялись нательными крестами и стали братьями, судьбой объединились.

"Холстинку кровью обагрит" — первая брачная ночь сопровождалась массой обрядов. Один из них — вывесить в оконце спальни холстину (простыню) с девственной кровью, подтвердить, что невеста была чиста. Родные видели этот, простите, флаг, и понимали — брак инициирован и ребенок, что будет впоследствии у жены, точно от мужа. Если невеста, оказывалась не девственницей, то тут все зависело от жениха. Выдаст или нет. Сам себе резал руку, брызгал на холстину и прикрывал тот «срам». Если жених был обманут, и не желал нечистой девы в жены, то последствия могли быть весьма неприятными. Со временем девушки научились обманывать женихов. В ход шли разнообразные уловки.

Тяжелая — беременная.

Повойник — женский платок, надевался под кику — головной убор замужней женщины. Служил прикрытием для обвисших щек, шеи, морщинок под мочками ушей. Вообще, любое одеяние замужней женщины на Руси служило прикрытием возрасту и отцветающей красоте.

Глава 20

— Сармат, а сармат, ну и морда у тебя, — Дёмка потешался над Шумским с самого утра. — Чего ты по сторонам-то зыркаешь? Привезут поди, невесту твою рыжую.

— Отлезь, докука! — Андрею бы радоваться, ведь свадьба* нынче, а он все волновался, боялся, что Аринка не приедет.

Уж отправил за ее обозом ратников своих, хоть и не по уряду, выслал дозорного за ворота — а ее все нет и нет! Сам уж готов был лететь намётом, но ехать навстречу в день венчания — дурная примета для невесты, а потому Андрей себя сдержал, токмо зубами скрежетнул.

— Отлезь? Не, даже не проси, — Демьян поправил на себе богатый кафтан, заломил высоко шапку. — Когда еще доведется Гарма-то посмотреть в страхе, а?

Небо с самого утра серело, солнце спряталось, укрылось. Однако день теплым выдался, аккурат для свадьбы. А коли дождю должно случится, так то примета добрая, значит, будет у молодых дом — полная чаща.

— Дёмка, что так долго-то? — Шумской в жениховском кафтане смотрелся соколом! Вот ежели бы еще бровь не гнул аки бес, так и совсем красавец.

— Андрюх, да уймись ты. У девок всегда так, раскрылетятся и бегают, а так чтоб собраться разом, никогда. Небось, плат какой забыли, или ленту не туда воткнули.

На Савиновском подворье кутерьма. Холопы с ног сбились, ставя столы, таская бочки с бражкой и угощения в больших мисах и на блюдах. Стол готовили знатный! Боярин Глеб Шумской не поскупился сынку на свадьбу-то. Даже боярыня Агафья прибыла вечор, да привезла для невестки богатую шубейку с соболиным воротом и новую кику, расшитую крупным жемчугом.

— И то, сын. Чего ты маешься? Прибудет твоя ненаглядная, дай срок, — боярин Глеб положил крепкую руку свою на плечо Андрея. — Кто ее украдет, сам помысли? Гарма-то все опасаются и не напрасно. А и молодец ты, Андрейка, навел страху на все воеводство.

После слов отца Шумской и вовсе ликом счернел. Знал, поди, есть кому и для чего красть птичку его золотую, княжну-невеличку.

— Едут!! Едут!!! — холоп в длинной чистой рубахе влетел во двор.

Андрей в один миг подскочил к вестнику, кинул ему золотой, и прокричал Дёмке.

— Становись нето, балбес чубатый! — Демьян с тех слов Андрея ухохотался, но место свое у ворот занял урядно.

Холоп так и стоял посередь двора, пялился на золотой — такой-то деньги отродясь ему не перепадало.

Из хором уже валили родные: боярыня Агафья в нарядном одеянии, за ней братья Шумского — Севка, да Славка — с женами-детьми. За ними дядьки-тётки, почитай весь род большой, крепкий. Боярин Глеб уместился опричь Андрея, выпрямил спину, плечи разворотил широкие.

Андрею тот сыр-бор не по душе был, отдали бы Аринку и более ничего не надо, но умом знал, случись что, так вот она, опора, да надёжа — семья. А стало быть надобно обряд соблюсти, не обидеть близких.

Позади семейства встали урядно челядинцы. Тут как по задумке и солнышко на небо вылезло, озолотило подворье богатое, зажгло огнями каменья и червонное шитье на одежках бояр.

А за воротами-то что творилось, мамочки! Вся полусотня ратников с женами-детьми выстроилась — всё Савиново пришло поглазеть на свадьбу Гарма. Да не с любопытства. Боярин-то дюже справный — ить любит его удача! Водит хорошо, добыча с ним славная, а через то ему и почёт, и уважение от служивых.

Вон уж и обоз показался! Конные опричь возков, одеты богато, нарядно. Впереди всех воевода. А как инако? Ведь Шумской ему внуком стал через Демьянку-то, щельмеца.

Андрей лица не сдержал, просиял улыбкой белозубой, когда увидел в нарядном возке Аришку. Она хучь и смотрелась, как куль с мукой — лик белым платом закрыт, летник золотистый — а все одно, узнал ненаглядную.

— Братка, ты лучше улыбку-то с лица снеси, инако я порты обмочу от смеха, — Дёмка шутканул, но глазами подобрел, когда увидел эдакое чудо.

— Дём, обмочи. Глядишь, и я посмеюсь, — Андрей говорить-то, говорил, но смотрел токмо вперед, туда, где на возке сидела невеста.

Обоз остановился у ворот, нарядные гости посыпались, что горох: кто с коней, кто с тележек. Забегали челядинцы — лошадей принять.

— Ты, сын, стой и грудь колесом гни, вот и вся твоя работа, — боярин Глеб поманил жену.

Агафья чинно встала рядом и началось! Два рода друг перед другом хвастались нарядом и статью. Вон тётка Андреева — Евдокия — голову так задрала, что едва могла смотреть на новую родню. Севка Шумской, даром, что больной, но выпрямился и брови вознес, мол, дайте-ка гляну, кого там принесло.

Медведевские ответили тем же — кто нос задрал, кто ухмыльнулся гордо. Одним словом — свадьба.

Аринку с возка свёл дед. Взял за руку и потянул за собой — самой-то ей тяжко было. Плат на все лицо, того и гляди рухнет, не глядя под ноги.