Я тебя никому не отдам

Рой Олег Юрьевич

Но тетя Люда недаром проработала в детском саду тридцать с лишним лет. Ей не было равных в умении успокоить и отвлечь ребенка, моментально переключив его внимание с объекта раздражения на что-нибудь другое. И еще она никогда не теряла спокойствия. Дети капризничают, так заведено в природе. И совершенно нечего из-за этого дергаться. Психовать из-за детских капризов – значит, идти на поводу у ребенка. Который, кстати сказать, скорее всего, и сам не знает, куда, собственно, он хочет идти. От растерянности и выкаблучивается.

Когда Надир, впервые получив в чем-то отказ, бросился на землю и принялся истошно вопить, выгибаясь и колотя вокруг руками и ногами, тетя Люда просто развернулась и ушла в другую часть сада, оставив его

одного. Невозможно устраивать скандал, если тебе никто не отвечает, – это правило работает в любом возрасте, и в пять лет, и в восемьдесят пять. Мальчик покричал, поплакал, да и перестал. А когда вопли утихли, тетя Люда, выждав еще немного, позвала его, точно ничего и не было: «Надирушка, малину идем собирать?» И он пошел.

Удивило Таню и то, насколько сильно он, оказывается, нуждался в обществе сверстников. Поначалу она была убеждена, что этот маленький царек, привыкший к всеобщему повиновению и мгновенному исполнению любых своих желаний, ни за что и никогда не сумеет найти общий язык с другими детьми. Но тетя Люда уверяла: ничего, пообтешется, таких балованных детишек немало, все в порядок приходят. И действительно, вскоре Таня заметила, что Надир начал понемногу учиться принимать правила игры и соотносить свои требования с желаниями других. Тетя оказалась права – естественная тяга к общению со сверстниками взяла верх над привитыми уродливым воспитанием «царскими» замашками. Таня вспоминала, как в спецшколе объясняли: человек – животное общественное, потребность в обществе себе подобных – одна из базовых потребностей, ради ее удовлетворения люди готовы на многие жертвы. Ну, а в том, что детская психика невероятно пластична, Таня убедилась по собственным наблюдениям. К концу недели Надир уже совершенно прижился в детской деревенской компании, стал своим, сошелся накоротке со всеми ребятами, исключая разве что соседского Петьку, с которым сразу образовалась прямо-таки кровная вражда. Так что дрались они постоянно, и почти каждый вечер тетя Люда прикладывала какую-то чудодейственную травку к его синякам и смазывала йодом царапины и ссадины. Все это Надир переносил с лицом индейского воина, не проронив ни слезинки. Он вообще, несмотря на избалованность и привычку к вседозволенности, плакал редко и отлично, как выяснилось, умел сдерживаться и сохранять самообладание. «Мцыри», – с доброй усмешкой говорила о нем тетя Люда.

Немало времени мальчик проводил и с Таней. Она отчасти с удивлением, отчасти с искренним интересом наблюдала, как этот ребенок открывает для себя новый мир – мир, хорошо знакомый большинству детей его возраста, но совершенно чуждый и неизвестный маленькому наследнику миллиардной империи. Надир понятия не имел, откуда берется молоко (впервые увидев, как доят козу, он принял это почти за колдовство и был потрясен до глубины души), никогда не видел крапивы, вообще не знал, что это такое (обжегшись, страшно испугался, решив, что его укусила ядовитая змея), никогда в жизни не ходил босиком по траве, не видел, как растут грибы, не играл в прятки, салочки и вышибалы, не, не, не… Любой пустяк, с которым он сталкивался, был для него как Америка для Колумба. И Таня с тетей Людой радостно отмечали, с какой охотой, удовольствием и любопытством мальчик погружается в эти открытия.

Планшет он почти забросил и возвращался к нему нечасто. Вместо этого у Надира появилась новая страсть. Еще года два назад Таня подарила тете домашний кинотеатр, и теперь по вечерам они или вдвоем с мальчиком, или все втроем смотрели то мультики, то любимые Танины детские фильмы. У них быстро сложился настоящий ритуал: угнездиться (с ногами! на что тетя Люда поварчивала, но, в общем, терпела) на широченном старом диване, прихватив с собой миску клубники или малины, пристроить рядом по кружке парного молока и смотреть, смотреть, смотреть… Таня испытывала от этих посиделок не меньшее наслаждение, чем Надир, она словно бы возвращалась в детство, в

то безмятежно счастливое время, когда и мама, и папа были еще живы… В самый первый вечер Надир сел подальше от Тани, почти забился в противоположный угол дивана. Но с каждым днем он становился все менее насторожен, все более расслаблен, не старался отодвинуться, садился как придется и не вздрагивал, когда Таня касалась его или даже обнимала за плечи.

Накануне отъезда в Москву Таня обнаружила, что мальчик успел изрядно к ней привязаться. С утра они пошли на речку – Надир отлично плавал и очень любил купаться, так что вытащить его из воды было совсем не просто. А в этот раз, вытирая черные блестящие волосы полотенцем и размышляя, не пора ли их уже подстричь, она вдобавок, не придавая этому особого значения, сообщила, что ей нужно уехать. Надир, как обычно, выслушал ее молча и резко отвернулся, но Таня заметила, что глаза его блеснули слезами. Бросилась было утешать, попыталась обнять, он решительно вырвался, но не убежал, как иногда делал, а нахмурился и, как будто вдруг повзрослев, спросил мрачно:

– Ты насовсем?

– Надир, я вернусь, что ты!

– Вернешься? – недоверчиво переспросил он.

– Конечно, – улыбнулась Таня.

Но Надиру этого показалось недостаточно.

– Обещаешь?

Ей ничего не оставалось, как столь же серьезно сказать:

– Обещаю. Я скоро вернусь и снова буду с тобой.

И вот теперь ей предстояло каким-то образом рассказать обо всем Сергею.

Мучительное, казавшееся бесконечным ожидание все-таки завершилось – электрические цифры возвестили о наступлении означенного на табло времени прилета, и бесстрастный радиоголос возвестил наконец о прибытии рейса из Тивата. Встречающие, до того хаотично бродившие по залам аэропорта, потянулись к нужному терминалу, сгруппировались у ограждений. Таня, поспешив, вклинилась между пожилой дамой в элегантной соломенной шляпке и высоким парнем с громадным букетом белых лилий. Букет, хотя и свежий, больше напоминал веник: парень держал его цветами вниз – очень по-мужски.

Загорелые после Адриатического побережья пассажиры текли прерывистым потоком, а Сергея все не было. Неужели не прилетел? Или Таня как-то ухитрилась прозевать, и они разминулись?

Радиоголос начал объявлять прибытие следующего рейса. Молодой человек, одним движением переведя свой «веник» в «боевое положение», кинулся навстречу белокурой девушке с восточной татуировкой на открытом загорелом плече. Дама в шляпке, ловко выхватив из череды прибывающих невысокую, кругленькую подружку, увлекла ее к выходу – вместе с огромным чемоданом на колесиках, размером как раз с эту самую подружку. Ручеек с тиватского рейса распался на отдельные человеческие капли и вот уже вовсе иссяк…

Внезапно Таня почувствовала легкое прикосновение к своему плечу, резко обернулась… Через секунду губы вспыхнули от столь долгожданного поцелуя. Время остановилось. Окружающие звуки и краски гасли, уступая быстрым тяжелым ударам бьющегося совсем рядом сердца Сергея и бездонной пропасти его глаз…

– Как ты? – слабо улыбнулась Таня, когда они наконец оторвались друг от друга. Его лицо казалось как будто немного другим, хотя сколько там прошло времени, пока они не виделись? Она вглядывалась в любимое лицо с некоторым беспокойством: вроде бледный и даже изможденный. Или это на фоне бодрой загорелой послекурортной толпы прибывших?

– Лучше всех! – Сергей, смеясь, повлек ее к выходу. – Я наконец дома, и я с тобой. Все остальное – не стоящие внимания пустяки.

Его квартира на Пречистенке – Таня, опьяненная радостью долгожданной встречи, даже не заметила, как они тут оказались, – практически не отличалась от питерской. Только винотеки в кухне не было. Но лишь потому, что в Москве Сергей отвел для своей коллекции целую комнату, чему девушка совсем не удивилась. Собственно, ее это вообще не слишком интересовало. Господи, неужели они наконец-то рядом?