Я точно знаю, что младенцы, не умеющие говорить, знают и понимают слова!
Шрифт:
И вот в одном из кемпингов по дороге я, переночевав в палатке, подцепил вшей, несмотря на все возражения и нытье, что меня эти вши вовсе и не беспокоят. Несмотря на то, что при родителях я корчился и изгибался крючками, но старался не чесаться, меня все же побрили. Это было впервые, когда в зеркале на меня смотрел совсем другой мальчик.
Помню, как мои старшие братья плавали наперегонки в море, до буйков и обратно, а я болел, как будто они выступали на чемпионате мира, поражаясь и завидуя их силе и умению. Помню утес и обрыв под маяком, на котором мы запарковали машины и разбили палатки на эти сказочные три недели, примусы и костры. Ночную ловлю крабов с фонариком и подводную охоту, когда братья приносили рыб, пробитых стрелой от подводного ружья с резинкой! Помню ёжика, с которым я счастлив на фото в альбоме.
Я не смог дать таких путешествий своей семье. Время подкорректировало нашу жизнь и наши отдыхи, разместило нас в гостиницах и ресторанах. Лет через тридцать после Геленджика друг скажет мне в телефонную трубку:
«Поехали в Ярославль, на матч «Зенит-Шинник» на джипе Витала».
Что такое «Шинник» я, хоть и не смотрю никогда футбол,
Через пять минут мне перезвонил второй друг: «Димас, скажи, а когда еще мы все вместе, друзья, сядем в хорошую тачку и поедем путешествовать по совдеповской трассе? Останавливаться на трассе в кафе и гостиницах? Покупать пирожки и пить квас из придорожных бочек, как в советские времена? Проезжать городки и посёлочки? Когда?»
Я провалился в детские ощущения счастья таких путешествий и, конечно, же сказал: «Да!»
Но про то, что такое Ярославль, дружба и «Шинник», попозже, сейчас пока мы едем в Геленджик.
Остановившись прямо на обочине на обед, наша большая и шумная компания начала хлопотать и обустраивать на травке импровизированный столовый комплекс. Из каждой из трех машин достали наборы «турист», такие складные столики и стульчики, которые были в каждой туристически настроенной советской семье. На столы начали резать все, что можно было резать: хлеб, овощи и фрукты, консервы.
Кто-то с криком выскочил из леса, держа в руках приличный благородный гриб. С этого момента большая часть компании бросилась в лес: жрать-то все равно не давали. Я шел между двумя старшими братьями с надеждой отличиться и найти больше всех и, самое главное, лучшие грибы. В те годы азарт грибника завладевал мной полностью, что-то типа золотой лихорадки. Расстояние между нами было, наверное, метров по шесть. Какая-то густая чаща-полянка выросла прямо по курсу, я полез внутрь, а братья стали отдаляться, обходя ее с флангов. Грибов было маловато, но желание и надежда вели и вели. Иногда мы перекрикивались, как и положено грибникам. Чаща, в которой я пробирался, оказалась какая-то нескончаемая и ужасно густая. Голоса стали дальше. В один из криков я просто не услышал ответа. В желании выбраться я стал забирать в сторону одного из братьев, но голосов было не слышно. Тогда я пошел наоборот к другому брату, подумав, что может они где-то объединились. Через полчаса бесполезных криков и хождений я решил просто вернуться на дорогу к машинам. Через час хода стало реально страшно, так как к машинам я не выходил и не выходил, более того, я не слышал шума трассы, по которому часто ориентируются грибники. Так я потерялся где-то посередине между Ленинградом и Геленджиком. Тысячах в полутора километров от дома. На грибы стало наплевать. Родные стали любимыми и самыми необходимыми на свете. Надежда и понимание, что меня ищут, питала, наверное, меня. Я решил сохранять спокойствие и двигаться по прямой. Ведь километр за километром можно преодолеть любое расстояние, а, следовательно, и лес. Пришлось перейти вброд речку. Теперь по пояс я был мокрый. Начало темнеть. Часок я шел, ревя, пока не кончились слезы. Наконец через несколько часов я вышел в поле, там стояла какая-то изба. Счастье и надежда на спасение начали просыпаться. Я прибавил ходу, проигрывая разговор с местными крестьянами в голове. Все расскажу, если ничем не помогут, буду проситься к ним пока. Самое главное ночевать не в лесу! Я буду им помогать работать, а они меня будут держать за это в доме и кормить. Может быть, люди неплохие, надеялся я. Изба оказалась мертвая с заколоченными окнами. Как ее открыть, чтобы переночевать!? Я ковырял старые доски ставень подручными палками и бился больно плечом в дверь, все было тщетно.
В какой-то момент мне показалось, что я что-то слышу… я прислушивался и прислушивался, да, точно, это шум трассы! Я рванул по полю на еле слышный звук, все время останавливаясь и прислушиваясь. Опять усилилась надежда. Еще через пол часа трасса была видна. Я вышел на нее переполненный эмоциями! Теперь я знал, что испытывали Колумб и Магеллан! Выброс эмоций вызвал новый рев. Грязный, мокрый, плачущий ребенок идет по обочине и голосует машинам. Кому нужен такой туземец, все думали, наверно, что местный детский абориген будет чего-то выпрашивать или просить подвезти к какой-нибудь деревне. Короче, машин было немного, и они не останавливались. Но теперь я знал, что дороги точно куда-то ведут, иначе по ним бы не ехали, а значит я смогу дойти, пусть даже через несколько дней, но смогу! Все же, например, на сто человек в нашей стране может встретиться человек. Настоящий, с мозгом и душой, вряд ли я встречу через столько лет его где-нибудь и смогу поблагодарить, а жаль… Машина остановилась, жигули или москвич, уж не помню. В машине была семья. Прослушав сквозь рев мои попытки рассказать все и сразу, люди посадили меня внутрь и решили везти в милицию. Я, не останавливаясь, непрерывно объяснял все детали происходящего, начиная с того, что мы собирались есть на обед и кому сколько лет и как кого зовут. Навстречу проехала зеленая тринашка дяди Бори. Взрывом соплей орал я водителю, чтобы он тормозил, разворачивался и гнал за ними. Это оказалось не очень просто, Боря тоже куда-то несся. Как выяснилось, наши разбились на три компании. Часть людей прочесывали лес. Две машины ездили по трассе туда и обратно, патрулируя участок в пять-шесть километров, в надежде на то, что я выйду на нее, но вышел я значительно дальше. Муж сестры матери Боря, которого мы встретили, несся с каким-то ментом за вертолетом, о котором удалось договориться, чтобы полетать над лесом! Как мне рассказывали потом, после того, как убивали моего брата, который потерял меня каким-то образом, отец дрожащим, почти плачущим голосом ходил по лесу часами и звал меня. В общем, в тот день никто так и не пообедал, а я чуть не стал Маугли и узнал, как мне нужны мои родные на самом деле.
Провал
У нас на даче была мелиорационная яма. Глубокая, метра полтора-два и столько же в диаметре. Летом в ней разводились лягушки и головастики, водомерки скользили по поверхности воды, опровергая знания и понимание. Будучи маленьким, я часто сидел и рассматривал всю эту активную жизнь. Зимой яма, естественно, замерзала, но я иногда ходил туда в надежде посмотреть на еще одно чудо – заснувших во льду лягушек. Насколько она замерзла? Какой толщины лед? Все эти вопросы всегда копошились в детской голове. Как ты можешь это проверить? Ну конечно, только побив палкой, а потом и ногой по льду. Палка и даже нога у меня были всегда при себе. Я побил, и яма показала, что она совсем зимняя и замерзшая. Как после этого ребенок может остаться на берегу? Наверное, никак. Выйдя аккуратно в центр, я потихоньку расслабился и начал медленно ходить. Лед держал. Что-то нашептывало в голову: «Эксперимент не завершён!»
Естественно, я слегка подпрыгнул, еще раз посильнее, ну и наконец во всю силу. Когда я провалился, голова оставалась над водой. Обожжённый стрессом, я начал лихорадочно хвататься за лед. Все мы знаем, что лед в таких случаях начинает тестировать человека. Во-первых, он ровный и скользкий, и тебе совершенно не за что ухватиться, во-вторых, если уж ты нашел возможности в него упереться, чтоб, давя руками, вытаскивать себя и кучу тяжелой и мокрой одежды, то он вдруг начинает ломаться во всех своих трещинках, которые образовались при первом провале. Мне еще повезло, что у меня не было подводного течения. В общем, постепенно переломал я весь лед в яме, получается, что достаточно активный был ребенок… Я начал хвататься за берег, но вот незадача, берег был выше сантиметров на двадцать, да представлял из себя снег, который под моими заледеневшими руками просто сгребался в мою водяную обитель. Страх перед ругающимися родителями стал к этому времени, видимо, меньше, чем страх смерти, и я начал пытаться орать, но в доме меня не слышали. В ледяной воде силы кончаются очень быстро. Хвататься за снег не гнущимися пальцами становилось все бессмысленнее.
«Прощай, мой будущий читатель. Не напишу я через много лет для тебя книгу!» – подумал я и утонул…
Не бойся, читатель, шучу я, шучу, я просто плохо помню, как я уж там выкарабкался. По-моему, из-под снега я нащупал траву и смог как-то за нее схватиться и по сантиметру подтягиваться и подтягиваться. Впечатление на родителей полузамерзшая сосулька, изображающая работающий отбойный молоток, произвела, надо сказать, глубокое. Разгадать, откуда в таком виде явился снежный человек, чем-то похожий на их ребенка, им не удалось! Дом наш отапливался круглой дровяной печкой от пола до потолка, оббитой волнистыми железными листами. Типовое изделие советских времен. Как-то меня переодели и к этой печи всем организмом прикрепляли, чтоб прогреть внутренности мои окоченевшие. Вот всем нам мои истории – это информация о бесконечной детской и юношеской глупости, в которую даже сложно поверить. Это «сказочное достоинство» надо знать и понимать, когда растишь детей, дабы уменьшить потери и увечья этого бестолкового, суицидо-ориентированного слоя населения.
Театр
Моя мама когда-то давно в школе участвовала в самодеятельности, у них был свой школьный театр, который периодически показывал спектакли. Наверное, это было время, когда она была счастлива, во всяком случае, она много лет говорила мне, чтобы я ценил детство, так как потом буду вспоминать о нем, как о самой замечательной поре. В этом явно отражалось ее счастье детством… Возможно, не реализовано было мамино желание блистать на сцене, и это была одна из причин интереса к театру. Наверное, она смотрела со стороны на актёров как на коллег, или даже примерялась, как бы она сыграла те или иные роли.
Сколько себя помню, столько мы ходили в Мариинку. В то время билеты туда продавались не только обычным способом, а еще и в виде абонементов. Так они, наверное, обходились дешевле. А это было совершенно роковым обстоятельством для нашей семьи! Еврейская Мама просто была не в состоянии ему противостоять! Дешевле же! В абонемент попадало семь-десять спектаклей на определённые даты, типа раз в неделю на шоу. Ужас заключался в том, что спектаклей в репертуаре Мариинки было всего-то штук десять или двенадцать. В абонементах они почти все время повторялись, хотя, наверное, иногда и добавлялись новые. По этим самым причинам на «лебединое» я ходил в то время раз семь, а может и семь в год, да и на все остальное примерно столько же! Неописуемая скука переться и сидеть в душном зале в темноте, где непонятно кто постоянно вертится на цыпочках друг вокруг друга, безо всякой на то причины зачем-то наклоняется и подымает ноги во все стороны света. Действо идет под практически одинаково заунывную для ребенка музыку из скрипок и барабана. Все это просто уничтожало мою маленькую личность, требовавшую мячей и хлопушек. Даже никакие балерины со странно поднятыми юбками, демонстрировавшие «запрещенные» женские трусы, не могли меня развлечь! Оперы проходили ещё хуже! Непонятный звук изо всех головных щелей певцов совершенно не расшифровывался в человеческие слова. О чем полтора часа курлыкали деятели искусства, непрерывно нашептывала мама, но и это не спасало почему-то. Катастрофой было и то, что спать можно было только с открытыми глазами, чего я практически не умел! При любом отключении лампочки, меня тут же трясли, как пло доносящую яблоню в блокаду! Единственной радостью в этом параличе детской жизни была одна или две шуршащие фантиками по мозгу театральных старух конфетки! Все мы с вами знаем этот отдельно взятый момент в спектакле, когда музыка затихает и детский голос вроде и не громко, но так, чтобы слышно было на весь зал, говорит что-то типа «дай». Театральные старухи – выведенный Богом вид человекообразных обезьян. Единствен ное предназначение их носить под очками жабо и прислушиваться к посторонним звукам в театрах. Именно по звукам они находят себе добычу и обрушиваются на неё всеми своими гневными, беззубыми, усатыми ртами и правилами! Тоже, надо сказать, не самое влюбляющее детей в театр приключение.