Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся
Шрифт:
Теперь мы знаем, что врачи, считавшие гомосексуальность эндокринной проблемой, были на ложном пути. Но они, по крайней мере, мыслили в научных категориях. Их рассуждения были достаточно сомнительными и очевидно негуманными, но все же это было лучше, чем вековые предрассудки и страх, сопутствовавший теме мужеложества. Конечно, не все восприняли такой рациональный подход. И в наши дни многие продолжают барахтаться в пуританском болоте. Но сейчас у любого желающего уйти от логики, где в качестве аргументов фигурируют адские муки, есть возможность обратиться к науке и выбраться из этой ловушки. Наука не даст ответ на вопрос, что морально, а что нет. Но если вы уверенно стоите на ногах, а не увязли в трясине догм, вам будет легче оценить обстановку и найти свой путь в мире морали.
Однако чисто научный подход к сексу, особенно если он основан на понятиях “естественно” и “нормально”, а понятие “вреда” не применяется вовсе (или же ему не дают точного определения), может привести к не менее тяжелым последствиям, чем приводит религия. Мы уже наблюдали некоторые непредвиденные осложнения, возникающие из-за восприятия половой девиации исключительно с медицинской точки зрения, особенно – патологизирование меньшинств, которое причинило больше вреда, чем пользы (меньшинствам и всем остальным). Только подумайте о мужчинах, умерших в Париже с чужими фаберже в мошонке.
Если вы были бы одним из тех парижских гомосексуалов, что старались остаться незаметными, по вашему следу шли бы сыщики вроде профессора Шарля Самсона Фере. Этот врач был гетеросексуалом без причуд, черпавшим вдохновение в книге Хэвлока Эллиса “Сексуальные инверсии”. Пока его коллеги в лабораториях на берегах Сены занимались переустановкой яичек, Фере разрабатывал безотказный метод выявления геев и лесбиянок, скрывавших свои наклонности. Курта Фройнда и его дурацкого аппарата тогда не было и в помине. Единственное, что оставалось Фере – попытаться открыть физические, поведенческие и психологические секреты гомосексуалов. В книге “Научные и эзотерические исследования полового вырождения у человека и животных” (1899) автор делится премудростями: “Осанка, манера поведения, походка – все это указывает на инверсию”. Фере также считал, что гомосексуальность выдают определенные физические признаки. Например, “повышенное отложение жира на груди, крупные ягодицы, редкие волосы [на теле]”. (Ну ладно, признаю себя виновным по двум статьям, однако те же признаки имеются и у моего брата-гетеросексуала.) И, если вам любопытно, пенисы гомосексуалов выглядят совершенно так же, как у гетеросексуалов: “Врач имел дело более чем с шестьюстами гомосексуалами, но не встретил ни одного случая патологий развития гениталий” [95] . Проведя много бессонных ночей перед монитором, я получил собственную, гораздо более обширную выборку пенисов. Затрудняюсь сказать, сколько именно их было. Я перестал считать в 2002 году, когда достиг миллиона, и могу подтвердить: в этом отношении Фере не ошибся. (Почти не ошибся: я бы солгал, сказав, что мне не доводилось видеть нечто сногсшибательное.) Но вам, дамы, не стоит волноваться, что по внешнему виду вы не сможете определить, предпочитает ли ваш партнер мужчин. Фере поделился с читателями маленьким секретом: оказывается, гомосексуалы “не умеют свистеть”. Фере считал это “признаком женоподобных мужчин” [96] . Ну, что тут скажешь? Взгляните на виртуоза-свистуна Клэя Айкена.
95
Фере был убежден, что половые органы геев работают иначе: “В большинстве случаев наблюдается легковозбудимость. Оргазм может произойти в результате малейшего прикосновения, взгляда или запаха любовника” (с. 146).
96
Кроме того, геи “занимаются гимнастикой. Они не дают волю слезам. Как правило, они любят танцевать, причем с людьми своего же пола… Женственные мужчины особенно любят кучеров, мясников, цирковых наездников и так далее, либо людей с крупными половыми органами” (с. 154).
Фере не обошел вниманием и лесбиянок. Врач был убежден (весьма по-фрейдистски), что лесбийская любовь возникает в раннем детстве, когда девочка одержима материнской грудью, а потом она начинает испытывать ревность и злость, когда видит, что отец уделяет особое внимание этой части тела и даже смеет прикасаться к тому, что она считала своей собственностью. Фере полагал, что эта враждебность к отцу, покушающемуся на грудь, служит толчком к отвращению к противоположному полу. Но все же он допускал, что к такой реакции должна быть и биологическая предрасположенность: “Сам факт, что такое обыденное явление, свидетелями которому становятся почти все дети… вызывает у нее шок, свидетельствует об особой склонности к такой реакции”. И, тем не менее, до конца дней мужчины будут в ее глазах похитителями, и именно к женщинам с пышным бюстом она будет испытывать особую страсть [97] . Поэтому верный способ разоблачить лесбиянку – внимательно наблюдать, куда устремится ее взгляд при виде фигуристой женщины. Если она смотрит на пышную грудь, она выдала себя с головой.
97
Фере описывает одну из пациенток-лесбиянок, выросшую во Франции: “Ее привлекали девушки, ей хотелось гладить их… Она отмечала, что ей было особенно приятно тереться грудью об их грудь. Когда ей было шестнадцать, она впервые почувствовала одновременное возбуждение и в половых органах, выразившееся в увлажнении. С тех пор ее посещали сладострастные сновидения, в которых главную роль играли девушки” (с. 222). Даже после того, как с подачи другой лесбиянки она постигла, словами Фере, “науку трения внешними половыми органами”, грудь всегда оставалась в центре ее внимания.
Как видите, многие рассуждения Фере о геях и лесбиянках были попросту нелепыми. Однако он распространял и весьма вредные стереотипы о моральных качествах гомосексуалов, точнее – о мнимом отсутствии таковых. “Нельзя забывать, – наставлял он читателей, – что у гомосексуалистов есть склонность ко лжи, они тщеславны, болтливы и бестактны. Некоторые из них не обращают внимания на одежду и чистоплотность тех, кого выискивают. Даже самые убогие существа не вызывают у них отвращения”. Да ладно! Ради всего святого, не все же мы поклонники Леди Гага. Слова Фере звучат сегодня, как отрывки из ежемесячника баптистской церкви Вестборо [98] ,
98
Религиозная группа, известная своим резко негативным отношением к гомосексуалам. – Прим. пер.
С укором глядя на братьев наших меньших, Фере потчевал читателей байками о жеребцах-мазохистах, об осле, страстно увлеченном зебрами, курах-лесбиянках, горностаях-онанистах и насекомых-педерастах. Нет сомнений, что другие животные иногда вступают в не обычные для своего вида связи. Люди – не единственные извращенцы в царстве животных. Однако мы единственные, кто клеймит позором за девиантное поведение. Чтобы понять, почему мы так досадно уникальны, почему столько умных людей так долго спорило друг с другом из-за вопросов, поднятых в этой книге, вернемся в доисторические времена, когда Homo sapiens превратился в категоричного, нетерпимого гоминида, каковым является и сейчас. Так нам, возможно, удастся понять, как мы оказались в этой экзистенциальной неразберихе – и почему до сих пор не избавились от шаблонных представлений о сексуальных меньшинствах.
Мы, приматы, принципиально отличаемся от других животных тем, что у нас сильно развито социальное познание. Подобно системе ультразвуковой эхолокации у летучих мышей, позволяющей им ориентироваться в темной пещере и находить вкусных хрустящих насекомых, или хоботу слона, при помощи которого он может и дышать, находясь под водой, и подгонять детенышей на прогулке, самая заметная адаптивная черта человека как вида – это способность к эмпатии, пониманию эмоционального состояния другого человека. Это врожденная черта, она интуитивна, и мы ничего не можем с этим поделать: мы постоянно пытаемся понять, что на уме у других [99] .
99
Ученые расходятся в мнениях относительно того, присуща ли способность моделировать сознание других исключительно людям – или же нам пока просто не удалось обнаружить эту способность у других неговорящих животных (человекообразные обезьяны, собаки, дельфины и вороны, вероятно, тоже обладают некоторой способностью рассуждать о сознании других). Но все ученые согласны, что именно люди являются “прирожденными психологами”. Это не значит, что мы “умнее” или “лучше”: вы же не станете утверждать, что эхолокация делает летучих мышей умнее или лучше, чем слон с хоботом, – они просто разные. См.: Nielsen, Mark, et al. Social Learning in Humans and Nonhuman Animals: Theoretical and Empirical Dissections // Journal of Comparative Psychology 126, no. 2 (2012): 109–113.
Такая адаптация известна как механизм понимания чужого сознания (theory of mind) [100] . Дэвид Премак и Гай Вудраф предложили этот термин в конце 70-х годов для обозначения того факта, что сознание по определению является теоретической конструкцией. Нейрохирург проводит операцию не на сознании, а на органе, который порождает различные психические состояния. Изображения, получаемые в результате МРТ и ЭЭГ, – это изображения мозга, а не сознания. Иными словами, что бы ни говорили вам эксцентричные персонажи (скорее всего, они стремятся что-нибудь продать), мы не способны буквально видеть, слышать, осязать, ощущать вкус или читать мысли [101] . Так что будь вы хоть когнитивный нейробиолог, пытающийся в лаборатории разобраться с закономерностями кровоснабжения мозга у больного эпилепсией, хоть прохожий, озадаченный странным поведением уличного торговца, – вы можете лишь догадываться, что в голове у других. У других людей есть сознание. Просто, как и в случае с силой притяжения, мы можем сделать вывод о его существовании, лишь основываясь на наших собственных органах чувств [102] .
100
Этим качеством мы не обладаем от рождения. Существуют исследования, подтверждающие, что способность к моделированию сознания других развивается к четвертому году жизни.
101
Поэтому сами по себе мысли, в сущности, безвредны.
102
Если только вы не стоите на позициях крайнего солипсизма.
То, что мы получаем механизм понимания чужого сознания при рождении, еще не значит, что построенные модели всегда верны. Поскольку мы достоверно не знаем, что на уме у другого человека, скорее всего, мы угадываем его мысли лишь отчасти верно. И то и дело попадаем впросак. Представьте, например, что вы в переполненном вагоне метро. Вы не обращаете внимания на происходящее, потому что рассылаете эсэмэски, а в наушниках у вас музыка (может быть, вы даже насвистываете мелодию, – если вы, конечно, не женоподобный гомосексуал). И вдруг ни с того ни с сего бомжеватого вида пассажир напротив (когда он зашел в вагон несколько станций назад, вы сказали себе, что, наверное, он едет в приют для бездомных) бросается на хорошо одетого бизнесмена с приятной улыбкой и проседью в волосах. В возникшем хаосе (люди шарахаются в стороны, газеты летят на пол, раздаются визг и крики) вы не станете доставать бумагу и перо и спокойно описывать происходящее. У вас моментально включается механизм понимания чужого сознания. Ну, и почему же небритый джентльмен, вокруг которого кружат мухи, схватил за горло другого джентльмена?
Если вы думаете, как большинство сограждан, то ваша оценка будет такова: напавший психически неуравновешен. Но постойте-ка! Мы видим расстроенную женщину, обнимающую дочь подросткового возраста и выкрикивающую оскорбления в адрес симпатичного бизнесмена (не такой он теперь и симпатичный – со сломанным-то носом). Женщина обвиняет его (вы едва можете расслышать из-за суматохи) в том, что он лапал девочку. Вот в чем дело! Похоже, этот бизнесмен – практикующий фротеррист. Теперь понаблюдайте, как, получив такие оперативные данные, ваш “грязный сумасшедший” на глазах превращается в “хорошего парня, которому не повезло в жизни”. Хотя он облачен не в сияющие доспехи, а в воняющие мочой тряпки, он уже положительный герой.