Я убил Степана Бандеру
Шрифт:
Москва – Берлин – Москва
Он сидел на кровати, пристально глядя на её лицо. Инге лежала на боку, подогнув ногу, словно бегун, внезапно настигнутый сном. Потом она неожиданно открыла глаза, нежно посмотрела на него. Улыбнулась, вновь потянулась к Йозефу…
Медленно таяла ночь, растворяясь в наступающем дне. Солнце уже поднималось всё выше над землёй, оранжевые лучи пробивались сквозь шторы и дрожащими шпагами падали на пол. Он смотрел на Инге, над её головой вздымался парящий золочёный нимб. Конечно, это была лишь игра света, но Богдану было всё равно. Пусть в этой девушке, нет, в его женщине другие видят недостатки и пороки, но для него она оставалась ангелом.
– Пора вставать, да? – чуть слышно шепнула она. – Скоро десять…
Ласковый, чуть хрипловатый ото сна голос. Блаженное ощущение от её невесомых
– Может, не надо? – спросила она. – Уже пора…
– Молчи. Ничего не говори, ладно?
– Ты не считаешь, что это уж слишком?
– Нет.
Он поцелуем закрыл её губы, поймал горячий скользкий язычок. Прижал её всю к себе, шепча:
– Я очень хочу тебя. Я никого так не хотел… Даже закрыв глаза, я вижу тебя: и плечи, гладкие и податливые, и грудь, вот одна, а вот другая. Знаешь, их называют венерины холмы… А на холмах восхолмия, твёрдые и напрягшиеся… в ожидании моих губ… Я ведь чувствую… Ты хочешь…
Она изогнулась под ним:
– Да.
– …И живот твой вижу с впадинкой, и золотистые кудряшечки внизу, и ноги чувствую – от сгиба у бёдер до колен, потом до тонких лодыжек, до мизинчика…
Богдан, конечно, понимал, что допускает непозволительную вольность, но ничего поделать с собой не мог. Целовалась она, к сожалению, не очень умело, но с таким бешеным азартом и с таким удовольствием!.. Вот тело её выгнулось ему навстречу. Чувствовалось: она его так хотела, что убила бы, если бы он от неё отступился. А он, греховодник, вовсе и не думал отступаться…
Потом они лежали, обессиленные и опустошённые. Смотрели друг на друга. Инге пыталась улыбаться. Но на это у неё не хватало сил.
– Йозеф, – только и смогла выдохнуть…
Их роман в «конторе», естественно, ни для кого секретом не был, тут ничего не упускалось из-под контроля. Но стоило Сташинскому попытаться вырваться «за флажки» и заикнуться о возможной женитьбе на юной немочке-парикмахерше, начальство сразу встало на дыбы: «Нет. И думать не смей».
Богдану тут же ставили в вину недостаточный патриотизм, не помешало даже то, что Инге была как бы «нашей» немкой. Перед Сташинским выросла глухая стена, хоть лоб до крови расшиби.
– Как ты мог, кретин, идиот, связаться с немкой?! – распекал Богдана начальник отдела Алексиевич. – Они же все нас ненавидят. 45-й год ни в кои веки не простят, поверь мне. Ну и что с того, что мы сегодня друзья? В душе каждый немец – потенциальный фашист. Ну не все, конечно. – Он вовремя осёкся. – Были у них и выдающиеся люди. Тот же Маркс, Энгельс, Роза Люксембург, Эрнст Тельман… Но всё равно подлый они народ, жлобы конченые. За марку удавятся. Тебе что, наших баб мало?.. Да полным-полно! От штабных до вольнонаёмных. Только помани, отбоя не будет… Может, она беременна? Так откупись от неё, и дело с концом. Пару тысяч марок ей с головой хватит. А?.. За деньгами дело не станет. Что ты молчишь?! Или думаешь, незаменимых нет?! – От отеческого тона не осталось и следа. Сейчас начальник уже устроил жёсткий разнос: – Ну, переспал так переспал. Так что теперь, из-за этого жениться необходимо? Ты у нас девственник, что ли? Это только у подростков, которые бабу впервые попробовали, сразу фантазии такие возникают – под венец…
Сташинский набычился:
– Это моё личное дело.
Генерал угрожающе навис над ним, опершись кулаками о стол:
– Ошибаешься! У чекиста нет личных дел! Оно одно – и то в секретном отделе. Тебе рассказать, какие уловки используют при вербовке? Любые слабости, любые промашки. Чистота личной жизни сотрудника – залог его безопасности и успешного выполнения служебного долга! Ты просто угодил в «медовую ловушку», имеется такая у баб. Все беды от них, ты уж поверь мне…
– Но ведь человек живёт не только для исполнения служебного долга, – робко попытался возразить Богдан.
Начальник отдела побагровел:
– А для чего ещё?! Красивой жизни захотелось? Под бочок к своей сдобной немочке завалиться, и все дела, так?! – Он прищурился: – Кстати, не такая уж она раскрасавица! Я видел оперативные снимки. Ну что ты в ней нашёл?! Да таких пучок на пятачок… Или что, у них там не так всё устроено, как у наших баб?..Москва, Комитет государственной безопасности. Март 1958
Богдан уже собирался домой (благо прежний «ночной режим» на Лубянке, о котором с ностальгией вспоминали редкие старожилы, постепенно
– Богдан Николаевич, – сказал дежурный по управлению, – вас ждёт начальство, поторопитесь.
Шагая по длинному, слабо освещённому коридору, Сташинский мысленно анализировал и просчитывал возможные варианты неожиданного вызова. Оперативные сводки подготовлены, вот они, в папке, в левой руке. С агентурой он связан не был по конспиративным соображениям. У ликвидаторов максимально ограниченный круг общения. По занятиям у преподавателей и тренеров особых замечаний как будто нет. Очередная командировка? Он, как юный пионер, всегда готов. Тем более с Инге, считай, уже больше двух месяцев не виделся… Но в душе всё же зрело какое-то недоброе предчувствие.
Интуиция Богдана не подвела. Непосредственный начальник Сташинского при появлении агента аккуратно закрыл лежащую перед ним серую папку с какими-то бумагами, кивнул на стул у приставного столика:
– Садись.
Кабинет был большой и скучный. Ничего лишнего. Плотные шторы на окнах. Сейф. Книжный шкаф, целую полку которого занимал стройный ряд тридцати тёмносиних, почти чёрных томов собрания сочинений Максима Горького. Верхний свет был выключен. Лишь на столе горела настольная лампа. На стене за спиной хозяина кабинета висел портрет Дзержинского, на противоположной – большая карта мира.
– Так, Богдан, слушай меня внимательно. В целом я доволен твоей работой, успехами на занятиях. Инструкторы тебя хвалят. Только немецкому всё же больше внимания уделяй, поднажми на диалекты. Но в целом ты молодец.
– Спасибо, Пётр Григорьевич.
– Но, думаю, ты несколько засиделся… Кстати, – неожиданно спросил начальник, – как твои бытовые дела? Ты в «Москве» по-прежнему?
– Ну да, привык уже. Обжился, акклиматизировался, постепенно привыкаю к столичной жизни.
– Ну и ладненько. Так вот, Богдан, – вновь круто сменил тему Пётр Григорьевич, – готовься к спецкомандировке. Задание ответственное, даже более чем ответственное, – жёстко подчеркнул он. – Есть новый объект. Всё то, что было в Мюнхене, считай, являлось как бы генеральной репетицией, понял?
Ответ Сташинский отчеканил, как учили:
– Так точно, товарищ полковник, понял!
Начальник отдела внимательно посмотрел на ликвидатора:
– С доктором у тебя всё прошло чисто, без брака, чин чинарём. Ты всё сделал правильно, не наследил, у наблюдателей замечаний не было. Сегодня уже даже все мюнхенские хохлы заткнулись, позабыли своего профессора… В общем, твоя кандидатура согласована. О новом объекте получишь полную информацию. Если в двух словах: эмигрант, националист отпетый. Зовут Стефан Попель. На днях отправишься в Голландию, там оуновцы затевают некоторые мероприятия. Он тоже там должен быть. Твоя задача проста: только наблюдать, никаких активных действий. Потом всё подробно доложишь Сергею. Да, – заметив вопрос, вертящийся у Богдана, уточнил полковник, – именно так, после Роттердама в Москву ты уже не возвращаешься, остаёшься на какое-то время в Берлине… Все текущие задания передашь Осетинскому. Я уже распорядился, он в курсе.
В общем, делай то, что умеешь делать хорошо, и не забивай себе голову высокими материями. Боишься?.. Правильно. Стало быть, не дурак. Впрочем, я в тебе не сомневаюсь. Только законченные тупицы считают, что самая первая ликвидация – самая трудная. А дальше, мол, всё катится как по маслу. Чушь! Это не так. По себе знаю. Глаза боятся – руки делают. Знаешь, есть такая расхожая фраза: «Чтобы победить противника, нужно в первую очередь победить самого себя, преодолеть собственный страх…»? Ну и так далее. Считай, подготовка к будущей акции уже началась. Давай, парень, шагай. Завтра со всеми вопросами ко мне к 17.00.
Роттердам. Май 1958
– Свежо, – предупредил охранник, открывая дверцу «опеля», – с реки сыростью тянет, Степан Андреевич.
– Ничего страшного. – Бандера вышел из машины, оправил пиджак. – Пиджак не помялся?
– Да нет, всё вроде в порядке.
– Ну, веди. Ты знаешь, где могила-то?
– Конечно. Вот план кладбища, место № 1111. Словно специально номер подбирали…
– Да, – коротко сказал Бандера, – специально, с особым, знаешь ли, значением.
Они прошли через центральные ворота кладбища Кроосвейк, свернули направо. Ещё чуть-чуть, и перед ними открылось чёрное мраморное надгробие в виде казацкого креста. На нём был выбит трезубец (в виде эмблемы ОУН) и надпись кириллицей «Евген Коновалец».