Я убил Степана Бандеру
Шрифт:
Выйдя на площадь Дзержинского, Богдан заглянул в «Детский мир» (Инге просила посмотреть, есть ли там какие-то распашонки), потом медленно добрёл до улицы Горького. Захотелось курить. Достал коробку «Казбека», спички, но вовремя остановился, вспомнил: Инге говорила, что курить на ходу вредно. Прошёл ещё немного, огляделся, ага, вот свободная лавочка в скверике у памятника Юрию Долгорукому. Выкурил одну папиросу, потом, чему-то усмехнувшись, вторую.
Значит, Инге всё-таки соизволили разрешить уехать рожать в ГДР. Не забыли, стало быть, что «железный
Шурик» был у них почти что крёстным отцом. И на том спасибо.
Он
«Итак, очень скоро я останусь один, – грустно заключил Богдан. – Между небом и землёй». Хотя нет, конечно, нет: Комитет его в покое не оставит. Как поступают с «отработанным материалом», Сташинский не знал, но догадывался. Агента используют максимум в двух-трёх акциях. Потом на смену подтянется другой «мастер», подготовленный не менее замечательным образом. Его тоже задействуют в нескольких операциях. Одновременно и ему подберут квалифицированную замену. Исполнитель долго жить и не может, и не должен. Не держать же его «под колпаком» до самой пенсии. Ни к чему, да и накладно, наверное. Он всё хорошо понимал. Это был холод неизбежности, предопределённости судьбы. Начиная работу на «контору», не подозревал, что затевает игру со смертью. Ликвидировав Ребета и Бандеру, Богдан Сташинский собственными руками затянул у себя на шее петлю. Это стало ясным теперь, когда изменить что-либо уже невозможно…
В оставшиеся до отъезда Инге дни в Богдане сама собой удесятерилась бдительность. Чувство опасности, повышенная подозрительность преследовали его и передавались Инге. Атмосфера в семье была такой, словно в квартире стоял гроб с покойником. Старались побольше гулять на свежем воздухе, как и советовали врачи.
В один из последних вечеров поехали в центр. Медленно падал снег, ветра не было, по Цветному бульвару прохаживались парочки. У Инге было отличное настроение, хихикая, они придумывали всякие кодовые словечки, которыми будут пользоваться при переписке. То, что предстояло делать в Берлине Инге (кроме родов, разумеется), они уже давно обсудили.
– А твой Шелепин будет у нас проходить как «дорогой бог», договорились? – смеясь, предложила Инге.
– Идёт, – согласился Богдан. – Теперь так: если тебе удастся связаться с американцами в Западном Берлине, напишешь «побывала у портнихи». Запомнила?
– Запомнила…
В самом конце января 1961 года Инге уехала в ГДР. Ровно через три месяца в Дальгове на свет божий появился Сташинский-младший. Имя будущему ребёнку они специально подбирали универсальное: по-русски мальчика будут звать Пётр, по-немецки – Петер. Родится девочка, пусть будет Катей. Катрин – Катерина…
Роды, сообщала Инге, проходили очень трудно, со всякими осложнениями. Несколько дней новорождённый гражданин (неизвестно только, какого государства?) балансировал между жизнью и смертью. Врачи пытались делать всё возможное, чтобы спасти малыша. Вытащили.
«Контора», конечно, не забывала заслуженного офицера. Сташинского, дабы не скучал в отсутствие жены, а повышал квалификацию, определили на курсы при Институте иностранных языков. Но и в Комитете он был вынужден появляться регулярно. Начальство вроде бы смягчилось, и в разговорах вновь стали
В начале августа Инге, потеряв надежду самостоятельно установить хоть какой-то контакт с американскими или западногерманскими разведками (это в Москве им казалось сделать очень просто), надумала возвращаться к мужу в Москву. Начались сборы. Буквально за день до отъезда молодая мама попросила соседку часок посидеть с малышом, ей нужно было показаться врачу. Оставила женщине бутылочку с молоком и убежала. Когда Петер заплакал, соседка сунула ему соску. Но неопытная кормилица зазевалась – и ребёнок захлебнулся тёплой вязкой молочной смесью. Откачать его не удалось.
В тот же вечер убитая горем Инге отправила в Москву телеграмму мужу: «Петер умер. Пожалуйста, приезжай». Прежде чем попасть к адресату, телеграмма, естественно, оказалась на столе начальника управления, в котором, как и ранее, продолжал числиться Богдан. «Новая головная боль, – вздохнул генерал. – Отпускать Сташинского никак нельзя». Но опять вспомнилось о расположении и симпатии председателя Комитета к удачливому ликвидатору. К тому же от этой дуры, жены Сташинского, что угодно можно ожидать. Ещё, чего доброго, публичный скандал учинит.
На похороны пятимесячного сына Сташинского, соблюдая все меры предосторожности, решено было всё-таки отпустить, оговорив несколько обязательных условий. Первое – с ним будут сопровождающие товарищи.
– Они будут постоянно с вами или где-то поблизости, – инструктировал Богдана незнакомый офицер. – Мы не можем исключить, что к смерти вашего ребёнка могут быть причастны американцы или западные немцы. Второе – никакой самодеятельности. Ни в коем случае не ночевать в доме тестя, только на «конторской» базе в Карлсхорсте. Обо всех передвижениях или непредвиденных обстоятельствах вам надлежит тут же информировать резидентуру. Вылет завтра на военно-транспортном самолёте. Вопросы есть?
– Нет.
Весь путь до Берлина и далее Сташинский находился в плотном кольце «топтунов». Он понимал, что сразу после похорон его непременно отправят назад, в Москву. А там – всё, конец. Будет жить, пока будет работать.
Но «работы» ведь не предлагали. Значит?.. Значит, конец.
Москва – Восточный Берлин. 1 августа 1961
– Товарищ Ульбрихт [29] , Москва на проводе. Приёмная товарища Хрущёва.
– Здравствуйте, дорогой Никита Сергеевич!
– Здравствуйте, товарищ Ульбрихт. Это не Никита Сергеевич. Это секретарь. Подождите чуть-чуть. Сейчас доложу.
…
– Товарищ Ульбрихт, мне говорят, от вас бежит много инженеров. Подумайте, может, нам следует отправить вам наших инженеров? Эти не сбегут…
– Мы в Политбюро решили обратиться к Болгарии и Польше с просьбой прислать нам рабочих.
– Мы тоже можем вам дать – молодых специалистов, комсомольцев. Рабочей силы у нас с избытком. Вы там не слушайте, что «Голос Америки» болтает…