Я угнал машину времени
Шрифт:
— Вам нужна кошка? Мы вам десяток наберем.
— Да нет, мне нужна одна. Маленькая такая, серенькая…
Оставалось полчаса до отлета, и женщина боялась, что не успеет найти эту кошечку, которую она и узнать-то как следует не успела. Они встретились за много километров отсюда, где кошечке было плохо, и женщина взяла ее с собой, а теперь потеряла в чужом для кошечки городе, в многолюдном и шумном аэропорту. Как она здесь будет, среди чужих? Получается, будто ее обманули: завезли в такую даль и бросили. Боже мой, ведь ее никто не хотел бросать, ее только на минутку выпустили из рук,
— Такая маленькая, серенькая…
— Мы вам десяток наберем, — отвечали ей те, для кого все кошки серы. Кошкой больше, кошкой меньше — что от этого изменится на земле?
Для аборигенов ничто не изменится, у них свои прочно насиженные места. Плацкартные, купейные, мягкие места. Даже в троллейбусе абориген устраивается так, словно собирается провести в нем остаток жизни. И где бы он ни находился, в какой бы должности ни служил, для него главное — не потерять это место. Плацкартное, купейное, мягкое. Потому что на всех необъятных просторах земли для него важно лишь это насиженное, наложенное место. Он не считает себя на этом месте пришельцем, он уверен, что он этого места абориген.
Я хотел бы навсегда остаться пришельцем…
Но время проходит, и пришельцы становятся аборигенами. Они перестают мотаться по всем пространствам и временам, усваивают закон сохранения энергии, они узнают, что означает слово «нельзя», привыкают к нему и уважают больше, чем слово «можно». Они любят вспоминать о том, как были пришельцами, но к той поре относятся снисходительно, с добродушной усмешкой:
— По ночам мы искали в траве падающие звезды. Представляете: звезды в траве!
Но не все пришельцы становятся аборигенами, некоторые из них остаются пришельцами — навсегда. Смешные, нескладные, хотя внешне мало отличающиеся от аборигенов, они живут пришельцами на земле, как живут все земные пришельцы. И они шагают по этой земле, подставляя ветру свои поредевшие волосы, и не могут найти себе постоянного места, и всюду им достается за то, что они нарушают законы аборигенов, — у пришельцев нет своих законов, и им приходится жить по законам аборигенов, и они нарушают их, не умея понять, потому что до конца жизни остаются пришельцами…
Все говорят о пришельцах, все ждут пришельцев, а они давным-давно живут на земле. В каждом доме, в каждой семье есть хотя бы один пришелец
Район деревни Старокопытовки
Это было осенью 1941-го года. Фашисты захватили деревню Старокопытовку, а Миша Коркин, простой советский школьник, закончивший пятый класс с одними пятерками, подался в партизаны, в старокопытовские леса.
Найти партизан было не просто — если б их найти было просто, фашисты бы их нашли. Поэтому Миша Коркин на первых порах решил действовать в одиночку. Он пустил под откос эшелон, поджег склад горючего и только тогда встретил первого партизана.
Партизан был старик, кряжистый и приземистый, в белом маскхалате, хотя до зимы было еще далеко. Видно, летнего маскхалата у старика не было, а ходить совсем без маскхалата было небезопасно. Без маскхалата солдат не солдат, а мишень.
— Сократ, — назвался старик. Видно, это была партизанская кличка.
— Миша, — представился Миша.
— Странное имя. Никогда не слыхал. Ты, наверно, нездешний?
— Нездешний. Я к бабушке приехал, а тут война. Вот я и подался в лес, к партизанам.
— К партизанам? Никогда не слыхал.
«Конспирируется, — сообразил Миша. — Сам партизан, а прикидывается, будто ничего не слышал о партизанах».
— Я тоже не слышал… — сказал Миша, чтоб старик не подумал, что имеет дело с каким-нибудь болтуном. Известно, болтун — находка для шпиона.
Оба помолчали — в целях конспирации.
Первым заговорил Сократ.
— Обстановка тяжелая, — сказал он. — К Старокопытовке стянуты основные силы противника, а нас с тобой только двое.
— Воюют не числом, а умением, — напомнил Миша Сократу суворовские слова.
— Оно, конечно, — кивнул тот в ответ. — Но дело в том, что и умения маловато. В военной специальности я, как говорится, знаю только то, что ничего не знаю.
«Под настоящего Сократа работает, — подумал Миша. — Тот тоже знал, что ничего не знает, а на самом деле…»
— Я понимаю, почему вы так говорите, — подмигнул Миша старому партизану. — Этого требует воинский устав. Вдруг поймают, начнут пытать, а ты: «Знаю только то, что ничего не знаю». Или среди своих встретишь замаскированного врага. Чем языком болтать, — «знаю то, что ничего не знаю».
— Чем язык короче, тем жизнь длинней, — сказал старик старую истину. Умный оказался старик. Может, его за ум Сократом прозвали.
Он поправил на себе свое белое одеяние, чтоб выглядеть поприличней. Но какое тут приличие! Умный человек, а как будто из сумасшедшего дома сбежал. Нет, маскхалат нужно носить по сезону.
— Что же нам — самостоятельно действовать или пробиваться к своим?
Пробиваться к своим старик решительно отказался. Видно, его оставили здесь с заданием, он должен был действовать в тылу врага.
Миша его успокоил:
— Я думал, не через линию фронта, а здесь, в тылу. Пробиваться к партизанам, идти на соединение.
— К партизанам согласен. Но не к своим. Идти к своим категорически отказываюсь.
«А разве партизаны — не свои?» — хотел спросить Миша, но не спросил. Кто ж у этого старика свои, если ему партизаны чужие?
Вот тебе и Старокопытовские леса. Тут и вправду не знаешь, с кем встретишься.
Миша решил не терять бдительности. Бдительность такое дело: раз потеряешь, потом свищи.
У старика оказалась вырытая землянка.
— Это еще с Троянской войны, — объяснил он, принимая Мишу за дурачка-двоечника.
Он не знал, что у Миши по истории одни пятерки. На каждом уроке пятерка, а то и не одна. Иногда за урок две-три пятерки.
Как бы Миша не знал про Троянскую войну? Он знал, что она была совсем в другом месте, да и так давно, что любую землянку за это время засыпало бы. Но он сделал вид, что знает только то, что ничего не знает. Вдруг враг подслушивает, вдруг он послан специально, чтобы разведать о Троянской войне?