Я украду твой голос
Шрифт:
Нервно шелестели большие страницы. Марк догадался, что в блокноте у дирижера все звуки записаны специальными символами. Это та самая нотная грамота, которой так и не успела его обучить Софья Леонидовна. Марка несказанно удивило, что звучание целого оркестра умещается на нескольких листах немой бумаги. Он припомнил эти магические символы, виденные у старой учительницы. Ему хотелось разобраться и понять их.
Закрыв глаза, он внимал музыке, которая взлетала со сцены, отражалась, дробилась и вновь складывалась под высоким сводом. Ему нравилось в этом храме музыки. Каждый инструмент в огромном зале звучал ярко и продолжительно. Юноша
Дирижер Альберт Михайлович Норкин раздосадованно швырнул палочку на пюпитр и хлопнул нотами. Ничего у него сегодня не получалось. Впрочем, как и вчера, и позавчера, и три дня назад. В кои веки у него появился прекрасный шанс: занять место главного дирижера большого оркестра — и все тщетно! Прежний главный дирижер Владимир Поварский, как поговаривали злые языки, ради боевого ордена мотался по фронтам с музыкантами, в результате попал под бомбежку и отлеживался сейчас в военном госпитале где-то на территории Польши. Готовить ответственный концерт ко дню Красной Армии поручили Норкину. Если бы концерт понравился Сталину, то Норкина наверняка назначили бы на почетную должность, а взбалмошного раненого дирижера, наградив орденом, отправили на покой. По слухам, независимый упрямец Поварский уже давно раздражал руководство страны.
И вот, когда всё так удачно сложилось и оставалось лишь с блеском выступить на торжественном концерте, Норкин с горечью осознавал, что на этом его везение закончилось. Он всё сделал как надо: выдернул из эвакуации лучших исполнителей, выбил для них довольствие, соответствующее должности полковника, обеспечил редкими инструментами из госфонда, даже отопление в концертном зале наладил — ну что еще нужно для успешного выступления? А оркестр не звучал.
Норкин, как аккуратный дирижер, всё делал в точности по партитуре. Когда надо — взмахивал палочкой, указывал глазами, тянул подбородок на длинных нотах и демонстративно придавливал звучание ладонью при переходе темпа. Десятки опытных музыкантов следовали его указаниям, но профессиональный слух легко улавливал дисгармонию, а то и явную фальшь. Он пытался это исправить, останавливал оркестр, устраивал разнос то одному, то другому исполнителю, однако семьдесят шесть отличных музыкантов никак не могли исполнить хоть и сложную, но хорошо известную классическую симфонию.
Порой Норкину казалось, что музыканты специально саботируют его команды и играют невпопад. Чем дольше шла репетиция, тем больше он укреплялся в этой мысли. Ну, конечно, они специально всё портят! Они это делают нарочно, назло ему, потому что считают недостойным выскочкой, занявшем чужое кресло. Он слышал злые перешептывания. Кое-кто из музыкантов надеялся сам встать у дирижерского пульта. Взять хоть того же виолончелиста Карамышева. Он достоин, у него много сторонников. Сейчас они завидуют, подначивают остальных и всячески мешают новому дирижеру.
Оркестр репетировал уже пятый день подряд. До концерта оставались только сутки. Завтра вечером Норкина ждал оглушительный провал или, в лучшем случае, серое унылое выступление. Рассчитывать на то, что партийные руководители недостаточно разбираются в классической музыке, не приходилось. На концерте будет присутствовать вся музыкальная Москва. Уж они-то найдут способ выразить свое отношение и довести его до руководства страны. Раненого Поварского могут представить героем, рискующим жизнью ради победы, а осторожного Норкина обвинят в недостатке патриотизма, неумении вселить уверенность в победе, а то и выставят тайным вредителем. Наиболее рьяные обязательно намекнут, что имя то у дирижера арийское, да и национальность подкачала. Тогда жди незамедлительных мер. Черный «воронок» в полночь — и Сибирь лет на пятнадцать.
Альберт Михайлович поежился от подобной перспективы и объявил перерыв. Плечи сжались, голова склонилась под тяжестью неразрешимой проблемы,
Вот так должен звучать большой симфонический оркестр. Это запись, которую еще до войны сделал Поварский. Проклятый, но гениальный Поварский! «Божественно, неповторимо, — шептал Норкин. — Мне этого никогда не достичь». Скрипки, альты, виолончели, контрабас — все струнные инструменты, даже солируя, не затеняли друг друга, как это только что было на репетиции, а дополняли и усиливали симфонию, сливаясь в объемный широкий поток. Им помогали флейты, фагот, валторна, трубы и кларнет. Серебристость и звонкость придавали колокола, ксилофон и тарелки. Четкий ритм задавал барабан. В нужный момент в общий поток вливались арфа и рояль, раскрашивая симфонию яркими красками. Музыка с первых тактов захватывала слушателя, заставляла взлетать, парить, стремительно нестись вниз и рассыпаться в блаженстве.
Норкин наслаждался гениальным исполнением и плакал от собственного бессилия. В школьные годы по настоянию родителей он научился играть на скрипке, затем окончил консерваторию и даже получил диплом дирижера. В первые годы Альберту Норкину доводилось руководить небольшими оркестрами. Хотя успеха он не снискал, но неожиданно хорошо проявил себя в административной и организационной сфере. Обладая хорошим слухом и развитым вкусом, он разбирался в музыке и понимал, где исполнение выдающееся, а где посредственное. Словосочетание «дирижерский талант» он не признавал, и считал, что всё достигается опытом и трудолюбием. А трудиться ему больше нравилось по хозяйственной части. Собственное дирижерство Норкин отложил «на потом», окунулся в административную работу, и со временем стал большим директором. Он мог командовать музыкантами, дирижером, и долгое время такое положение его устраивало.
Шли годы. Многочисленные житейские потребности семьи Норкина были с лихвой удовлетворены, единственная дочь удачно выдана замуж, и тут выяснилось, что до полного счастья и душевного комфорта постаревшему музыканту не хватает одной, но очень важной составляющей. Ему не хватало славы. Весь успех и почитание доставались строптивому дирижеру Поварскому. Его имя крупными буквами печаталось на афишах, звучало по радио, он записывал десятки пластинок, гастролировал по стране, о нем писали газеты, и даже приглашали за границу. Конечно, ни в Вену, ни в Милан Поварского не выпускали, но то, что слава дирижера перешагнула границы страны, сильно задевало завистливого Норкина.
Директор стал общаться с журналистами, присутствовать на репетициях и даже позволял себе давать туманные советы прославленному дирижеру. Однажды Поварский не выдержал и выгнал Норкина с репетиции. Скандала Альберт Михайлович раздувать не стал, но смертельную обиду затаил. Он мог бы выжить дирижера из труппы и заменить другим, но неожиданное ранение обидчика предоставило новый шанс. Альберт Норкин убедил всех, что сам встанет за дирижерский пульт.
Энтузиазм первых дней репетиции прошел, и сейчас опытному музыкальному работнику стало ясно, что ответственное выступление будет провалено. Норкин выпил еще, глаза уперлись в выглаженный фрак, специально заказанный у лучшего портного для завтрашнего концерта. Он решительно поднялся, сдернул фрак с вешалки и швырнул его в угол на пыльный пол. Всё кончено. Его карьера завершена. Сейчас он извинится перед музыкантами, вынесет на сцену патефон и попросит их исполнить симфонию так, как на пластинке. А сам будет стоять в стороне и время от времени возвращать иглу для нового прослушивания. Ни на что другое он не способен. После концерта он с позором покинет большую музыку, уедет в провинцию, чтобы подвизаться простым музыкантом где-нибудь в ресторане или кинотеатре. Всё решено. Так он и сделает. Это будет честно по отношению к великому искусству.