Я украду твой голос
Шрифт:
Марка в доме шамана не оказалось. Ждать до вечера подвыпивший Верстаков не желал. Поболтав с хозяином, он собрался, было, переключить свое внимание на Тану, однако ничего не значащая пустая фраза изменила его план.
— Что, Удаган, доволен молодым зятьком? — ляпнул милиционер, после того, как чай был выпит и тема грядущих зимних морозов исчерпана.
— Ничего дурного сказать не могу. Не балабол, почтителен и роста завидного. Кабы не шрам на шее, красавцем бы прослыл. Так девкам наши шеи ни к чему. Им другое подавай! Так ведь?
Фривольную
— Худой, небось, зятек-то?
— Жирок пока не нагулял. Так какие его годы.
— А величать его как?
— Чудно! Не по-нашему. Марк.
Приметы и имя совпадали. Милиционер нервно расправил рыжие усы.
— Повидать бы мне его, Удаган.
— Так он на горе. Всегда там сидит. Природой нашей любуется. Душу лечит и слушает. Временами я думаю, может, он поэт какой?
— Ну, ну, поэтов нам тут не хватало, — процедил сквозь зубы старший сержант, отпихнул тяжелый стул и цапнул фуражку. — Где здесь дорожка покороче?
— Так вон! Дом обойдешь, увидишь тропку. И всё время левей забирай. Она выведет.
Проходя мимо Таны, милиционер жадно цапнул ее за ягодицу и прижал к себе.
— Ну, что, ягодная, распечатали тебя. Теперь и мне можно. Пойдем в кусты. Будешь стараться, муженька не трону.
Сильная девушка оттолкнула пьяного милиционера и убежала в дом. Верстаков шлепнулся, потерял фуражку.
— Ну, гляди, недотрога. Еще пожалеешь.
Разозленный милиционер отправился в горы. Как только старший сержант скрылся за деревьями, взволнованная девушка трижды звякнула пустым ведром.
Топать вверх по заросшей тропке, изрезанной кривыми кореньями, не самое приятное занятие для городского жителя. За час пути Верстаков несколько раз спотыкался, устал и распалился не на шутку. «Сгною гада, а потом и сучку его оседлаю, сама на коленях приползет», — строил мстительные планы Верстаков.
Марк слышал сигнал тревоги и без труда мог бы спрятаться в лесной глуши, но в этот момент он был увлечен наблюдением за беспокойной волчицей, мечущейся в поисках своих заигравшихся сосунков. Он внимал волны тревоги, исходившие от хищницы, и его забавляло то, что он знает, где находятся волчата, а грозная самка с обостренным нюхом — нет. Чуткий нос волчицы проигрывал обостренному слуху человека. Находясь на вершине горы, Марк имел преимущество перед хищником.
Когда старший сержант одолел долгий подъем и увидел безмятежно греющегося на солнце человека, его раздражение достигло предела. Верстаков недобрым взглядом изучил шрам на шее незнакомца и грозно потребовал:
— Документы!
Марк беспомощно развел руки. Милиционер вытер пот под фуражкой, проверил влажной ладонью кобуру.
— Я тебя задерживаю до выяснения личности. Проедешь со мной в отделение. Там и поговорим.
Марк не обращал внимания на зудеж сотрудника милиции. В восторге от собственных возможностей он жадно слушал, как взбесившаяся волчица рыщет на противоположном от волчат склоне горы и всё дальше уходит от детенышей. Ветер был не в ее пользу, расстояние между матерью и заигравшимися отпрысками увеличивалось.
— Встать! — рявкнул милиционер.
Композитор пожалел волчицу. За долгие дни наблюдений он уже привык к её семейству. Вот если бы она оказалась на вершине, она наверняка учуяла бы своих детенышей.
— Ты, что, не слышишь меня? — разозлился Верстаков.
Губы Композитора дернулись в надменной улыбке. Он сжался и заскулил, как насмерть перепуганный волчонок. Он вопил по-волчьи, тонко и протяжно. Волчица вздрогнула, навострила уши и устремилась вверх по склону. Ее детеныш в опасности, он взывает о помощи.
— Психа из себя корчишь! Не пройдет фокус. — Верстаков демонстративно закатал рукава.
Марк продолжал испуганно скулить. Мощные лапы волчицы отталкивались от каменистой почвы, грозное тело стремительно неслось навстречу малышу, вытянутая морда готова была растерзать любого обидчика.
Верстаков раздраженно наблюдал за странными действиями подозреваемого.
— Не хочешь по-хорошему? Получай! — милиционер дважды ударил Марка.
Композитор взвизгнул, как щенок, получивший ранение. Волчица быстро приближалась, с ощетинившихся клыков слетала пена.
Как только зверь поравнялся с ближайшими кустами, Марк выпрямился, обхватил милиционера и повалил на себя. Его крик стал особенно пронзительным, в нем не было ничего человеческого, только боль погибающего волчонка. Разъяренная самка вылетела на поляну. Ее налитые кровью глаза заметили врага, напавшего на беззащитного детеныша. Волчонка не было видно, но его беспомощный предсмертный крик из-под жестокого человека разрывал материнское сердце. Волчица прыгнула на спину изверга. Ее острые клыки вонзились в шею жертвы, мощные челюсти безжалостно сжимались, теплая кровь толчками заполняла пасть.
Когда конвульсии врага прекратились, волчица оттащила безжизненное тело. Она хотела броситься к спасенному детенышу, чтобы зализать его раны, но замерла в недоумении. Волчица часто дышала, с ее клыков капала кровь, а удивленные глаза таращились на другого человека. Он равнодушно молчал.
В наступившей тишине, на вершине горы, волчица вдруг услышала радостные повизгивания своих малышей. Милое сердцу тявканье раздавалось в лощине со стороны ручья. Лежащий человек что-то сказал. Волчица не понимала слов, но голос был добрым и направляющим. Утомленный зверь затрусил вниз по склону к своим детенышам.