Я умер вчера
Шрифт:
– У него есть сын, – заметил генерал. – Он много о нем говорит?
– Не говорит вообще. Один раз я задала вопрос о мальчике, он сказал, что сын в Англии, учится там и живет в семье родственников Юлии Николаевны. На похороны он его не вызывал, чтобы не травмировать ребенка. И все, больше ни слова не произнес. А что, с сыном что-то не так? У вас другие сведения?
– Нет-нет, сведения у меня те же самые. Готовчиц не лжет насчет мальчика, все именно так, как он вам сказал. Вероятно, он считает сына отрезанным ломтем. Мальчик будет учиться в Англии, закончит колледж, поступит в престижный университет, денег у Бориса Михайловича достаточно, чтобы оплатить его образование. Смешно надеяться, что после всего
– Он очень хочет произвести хорошее впечатление как профессионал, но мы с вами только что этот момент прояснили. Действительно, после гибели жены работа вышла для него на первое место, и вполне понятно, что он очень хочет быть принятым к вам на службу. Оставаться частнопрактикующим психоаналитиком означает остаться в том же замкнутом кругу своей квартиры, где он ведет прием. А ему хочется сменить обстановку. Конечно, он мог бы пойти работать в какую-нибудь клинику, институт или в центр чего-нибудь, например, по работе с наркоманами, или с неудавшимися самоубийцами, их много всяких в Москве, но, вероятно, работа в МВД кажется ему более интересной, привлекательной и престижной. И это говорит, как мне кажется, в его пользу.
– Это хорошо. Что еще говорит в его пользу? Вы же понимаете, что желание работать – это далеко не все. Нужно еще и умение.
– Ну… – Настя замялась. – Я все-таки не психиатр, поэтому вряд ли могу дать достаточно надежную оценку его профессионализму. Я попробовала поговорить с ним о своих проблемах и могу вам сказать, что он разобрался в них довольно быстро и безошибочно. Другой вопрос, что он так же быстро и уверенно поставил диагноз, чего психиатры обычно не делают. У них на постановку диагноза уходит много времени, и в первый же визит больного этого не происходит никогда. А Борис Михайлович ничтоже сумняшеся заявил, что у меня невроз. Меня это немножко насторожило, но потом я нашла объяснение.
– Да? И какое же?
– Для него действительно сейчас важнее всего – понравиться вам, его будущим работодателям. Он же неглупый человек и прекрасно понимает, что мои впечатления от встреч с ним будут обязательно доведены до вас. Он не имеет в виду лично вас, Иван Алексеевич, поскольку вас не знает, он имеет в виду тех, от кого зависит принятие решения о приглашении его на работу в МВД. Готовчиц, как и все граждане, не работающие в правоохранительной системе, не делит сотрудников органов внутренних дел на работников центрального аппарата и низовых звеньев, не отличает друг от друга следователей и оперативников, кадровиков и патрульных. Для него мы все – одна сплошная милиция. И поскольку Готовчицу наверняка и в голову не приходит, что старший опер с Петровки, то есть я, не имеет ничего общего с руководителем главка по организованной преступности, то есть вами, он искренне старается произвести на меня хорошее впечатление, полагая, что мы с вами варимся в одном котле, знакомы друг с другом и что вы непременно со мной поговорите о нем и спросите мое мнение. А потому он поторопился поставить мне диагноз, чтобы показать, как легко и быстро он умеет разбираться в чужих душах. Достает кроликов из шляпы на глазах у изумленной публики.
– Позвольте, разве он не боится, что именно эта поспешность заставит нас усомниться в его профессионализме? – недоверчиво спросил Заточный. – Или он считает нас всех безграмотными идиотами, которые не понимают, что такого рода диагнозы с первого раза не ставятся?
– Ну, Иван Алексеевич, я же просила вас быть снисходительным. Борис Михайлович рассудил вполне здраво. Он видел, что я не обманываю его, рассказывая о своих проблемах, стало быть, проблемы эти у меня действительно
– А вы? Вы ведь с самого начала знали, что это фокус, обман. Почему он не боится, что вы оцените это должным образом и дадите профессору Готовчицу нелестную характеристику?
– Я? – Настя расхохоталась. – Да что вы! Кто, глядя на меня, поверит, что я что-то понимаю в неврозах? Так, серая мышка, ни два ни полтора, сплошное недоразумение. Я же не кричу на каждом углу о том, что в свое время прослушала курс психодиагностики у одного из крупнейших специалистов в нашей стране. Да и судебную психиатрию в университете изучала целый год. Скажу вам честно, что существо своих проблем я прекрасно понимала и без консультации Готовчица, я просто проверила сама себя, а заодно и его.
– Правильно ли я понял, что со мной вы об этих проблемах говорить не хотите?
Настя резко остановилась. Заточный, однако, продолжал медленно идти вперед, даже не обернувшись. Справившись с оторопью, она сделала несколько быстрых шагов и догнала его.
– В чем дело? Чем вам так не понравился мой вопрос?
– Бестактностью, – брякнула она первое, что пришло в голову.
– Мило, – усмехнулся Иван Алексеевич. – Вы таким образом ставите меня на место. Мол, не лезь мне в душу, Заточный, и без тебя разберусь. Кто ты такой, чтобы я рассказывала тебе о своих бедах. Так?
– Нет, – она растерялась и одновременно разозлилась, – не так. Зимой вы мне ясно дали понять, что вы – не жилетка для моих слез. А мне дважды повторять одно и то же не нужно, я вообще-то понятливая.
– Вы не понятливая, вы злопамятная, – поправил ее генерал. – Не далее как той же зимой я вам объяснил, что мое поведение тогда было вынужденным, оно было продиктовано интересами операции, которую мы проводили в отношении вашего начальника Мельника. Но вы не сочли нужным извинить меня, обиделись и продолжаете дуться до сих пор. Это неправильно, Анастасия. Друзей надо уметь прощать. Но, поскольку вы этому еще не научились, вернемся к Готовчицу. Судя по аккуратности ваших формулировок, есть что-то еще, о чем вы умалчиваете.
– Есть, – согласилась она. – Все, что я говорила о Борисе Михайловиче, нужно принимать с большой поправкой на его состояние. Полагаю, что в обычном состоянии он действительно хороший специалист и может принести пользу в работе информационно-аналитической службы. А его смешная попытка произвести впечатление путем немедленной постановки мне диагноза может объясняться тем, что в нынешних условиях он просто плоховато соображает.
– То есть вы полагаете, что по миновании депрессии, связанной со смертью жены…
– Я имею в виду другое, – перебила его Настя. – Дело не в депрессии. Дело в страхе. И винить в этом нужно наших сотрудников.
– А что такое? – спокойно поинтересовался Заточный. – Вы со следователем с размаху напугали бедного психоаналитика подозрениями в убийстве собственной жены?
– Да нет, мы с ним ласковы и внимательны, а вот те, кто проводил проверку Готовчица на благонадежность, сработали топорно. В службе наружного наблюдения, кажется, не осталось ни одного крепкого профессионала, во всяком случае, они действуют так неумело и грубо, что Борис Михайлович их срисовал в ту же минуту, постоянно чувствовал их внимание к своей особе, и вполне естественно, что это выбило его из колеи. Знать, что за тобой следят, и не понимать, кто и почему, – развлеченьице, которого и врагу не пожелаешь.