Я в порядке, и ты тоже
Шрифт:
– Мадам?
Я подпрыгнула. За моей спиной стоял офицер полиции, а еще один мужчина и две женщины закатывали в дверь носилки. Я не сразу сообразила, что это были сотрудники «Скорой помощи».
– Нам нужно, чтобы вы покинули комнату, – сказал офицер.
– Я иду, – пробормотала я, бочком приближаясь к двери, словно это я несла ответственность за то, в каком состоянии оказалась Дженни.
В коридоре ко мне подошел Мэтт. На его лице были следы того, что отдаленно напоминало своеобразную боль, казалось, будто он наблюдал за разворачивающимися перед нашими глазами событиями откуда-то издалека. Я мгновенно узнала это ощущение, хотя убеждала себя трезво смотреть на вещи – не из-за Мэтта, из-за Сесили.
– Не входи туда, – сказала я ему.
У него
– Значит, я прав.
– Не знаю, но не ходи туда.
– Она умерла, – прошептал он.
Я пристально посмотрела на него, я была почти уверена, что она мертва… но, может быть, у сотрудников «Скорой помощи» есть антидот, который вернет ее к жизни? Может быть, все мы с минуты на минуту проснемся и поймем, что это был кошмарный сон? Или я не знаю что, но что-то еще, только не это.
Потом я увидела, как по лестнице поднимается еще одна группа полицейских, при этом рука каждого из них лежала на кобуре, и на меня снова обрушилась реальность.
Должно быть, Мэтт почувствовал то же самое, потому что он вдруг сказал:
– Меня сейчас, наверное, вырвет. Не могла бы ты найти Сесили и увезти ее отсюда? – Не дожидаясь моего ответа, он побежал в ванную комнату.
Я могла бы присмотреть за Сесили.
Но кто останется здесь вместо меня?
Спускаясь по лестнице, я поймала себя на том, что вспоминаю, как мы подружились с Дженни, эта история началась еще до того, как мы встретились. В последний вечер перед нашим с Санджеем отъездом из Бруклина наши ближайшие друзья потащили нас на прощальный ужин в наш любимый ресторан. Стиви было полгода от роду, и в этот момент она была чудесным ребенком, из тех, которые вводят в вас в заблуждение, внушая мысль о том, что воспитание детей – это как раз то, что вы себе представляли. Я качала ее на коленях, пока на столе сменяли тарелочки, а в бокалы снова и снова подливали вино. В какой-то момент моя подруга Алекс, улыбнувшись ярко-розовыми губами, сказала со своим отвратительным висконсинским акцентом с оттенками диалекта Западной Новой Гвинеи:
– Не беспокойся, дорогая. Вы вернетесь.
– Разумеется, вернемся, – сказала я, хотя ни в чем подобном уверена не была. – Если все пойдет по плану, может быть, года через четыре, когда Санджей будет учиться в ординатуре.
Наше семейство Руиз-Кар, состоящее их трех человек, направлялось на запад, не то чтобы нам нужно было пересечь половину страны, хотя в те времена даже Нью-Джерси воспринимался как Тимбукту. Но наш маршрут был уже уточнен. После нескольких лет подготовки Санджея приняли в медицинскую школу, занимавшую девятое место в национальном рейтинге, он планировал получить там специальность невролога, или нефролога, или, возможно, психиатра, как его отец.
Сказать, что у меня были сомнения по поводу этого блестящего плана, было бы преуменьшением. Мы с Санджеем знали друг друга почти десять лет и семь лет из них были вместе. На протяжении всего этого времени он был похож на семечко, созревшее для дальнейшей жизни, но не пустившее корни и гонимое ветром. Как мог мужчина, часами смотревший документальные фильмы о Джими Хендриксе [3] и читавший биографии Чарли Паркера [4] и Чет Бейкер [5] , верить, что, еще немного подучившись, он сможет волшебным образом превратиться в человека, страстно увлеченного физиологией? Почему было бы не принять себя таким, каким он был, и не найти полезную и хорошо оплачиваемую работу, соответствующую его истинным интересам, то есть музыке и искусству, и не имеющую отношения к медицине? Разве он не понимал, что у него были причины пойти работать в журнал об искусстве, вместо того чтобы после окончания колледжа учиться в медицинской школе?
3
Джими Хендрикс (1942–1970) –
4
Чарли Паркер (1920–1955) – американский джазовый саксофонист и композитор.
5
Чет Бейкер (1929–1988) – американский джазовый музыкант.
Тем не менее. Его родители хотели, чтобы он стал врачом. Они ожидали этого от него. Вдобавок выполнение его плана обеспечило бы хорошую, стабильную жизнь для нашей семьи, и я просто завелась. Пока я тешила себя фантазиями о том, что стану женой врача, мне нравилась мысль о том, что я смогу ходить в продовольственный магазин и покупать все, что захочу, не думая о том, сколько это стоит, как и мысль о возможности провести отпуск вместе с Санджеем и Стиви без задолженности по кредитной карте, которую придется выплачивать несколько лет, если вообще удастся выплатить. Может быть, потом, позднее, думала я, я смогла бы на год оставить работу и написать детские книжки.
И все равно мои преходящие тревоги значительно перевешивали любые надежды и страхи по поводу того, как дальше сложится наша жизнь. Оглядывая стол, за которым сидели Алекс, Харуэ, Джон и Малколм – люди, с которыми мы были знакомы почти десяток лет, поскольку четверо из нашей шестерки познакомились в журнале Hudson, я ощутила преждевременную, болезненную потерю.
11 сентября мы с Алекс и Малколмом вместе сидели в комнате отдыха в редакции Hudson, в ужасе не отрывая глаз от телевизора, где рассказывали, что на наш город совершена атака. Несмотря на то что Алекс всегда говорила, что питает неприязнь к детям, это именно она держала меня за руку, когда я пронзительно кричала, рожая Стиви. А когда мы с Санджеем расстались, Харуэ была первой, кто сказал мне, что я сошла с ума, бросив его, это была одна из историй, которые она комично пересказывала, произнося тост на нашей свадьбе.
– Вы вернетесь, – сказала Харуэ. Допив вино, она вытерла рот тыльной стороной ладони, мы так много выпили, что хорошие манеры остались далеко позади. Она добавила: – Вы вернетесь, потому что мы будем очень скучать по вас, а вам там будет нечем заняться.
«Харуэ была права», – печально думала я, проезжая по лесам и полям Пенсильвании, по равнинным просторам Огайо, направляясь на север, в университетский городок в штате Мичиган, которому суждено было стать нашим домом. Мы совершали ужасную ошибку.
В тот первый год я скоро узнала, что она ошибалась в одном – дефицит занятости больше не будет для нас проблемой. Мой муж погрузился в учебу, я нашла себе новую работу, а Стиви начала ходить, открыв нам глаза на то, что первый год воспитания ребенка в конечном счете не самый тяжелый. Потом однажды декабрьским утром, когда на работе меня стошнило в корзину для бумаг, я – с ужасом, от которого мне до сих пор очень стыдно, – поняла, что забеременела в тот самый единственный раз, когда той осенью мы с Санджеем переспали.
Впрочем, мне было одиноко. Я была выведена из строя, и обмен электронными письмами с Алекс и Харуэ мало заглушал во мне ощущение того, что я оказалась оторванной от жизни. Я занимала невысокую должность по поиску финансирования в отделе развития университета, и, к моему удивлению, работа мне вполне нравилась, хотя бы потому, что она мне удавалась. Но большинство коллег были моложе меня, и у них не было детей, а те, кто были моими ровесниками или старше, были холостяками или мужчинами, которые вели себя так, будто относятся к своим детям, как к хобби. Еще до того, как я забеременела Майлзом, никто, видимо, не понимал, почему я не могу выпить коктейль после работы или вступить в лигу гольфа ассоциации развития. Как я скоро поняла, иметь ребенка – а потом еще и второго – для такого человека, как я, то есть для женщины, считалось помехой для карьеры.