Я в замке король
Шрифт:
– Я ее не люблю.
– Ах, как это нехорошо.
– Она все время со мной заговаривает. Трогает меня. Я ее не люблю.
– Я же тебе говорю, детка, она одинокая. И ей интересно послушать милого, вежливого мальчика.
Он ничего не отвечал, только бегал от мисс Меллит. А по ночам он дрожал от страха, вслушиваясь в ее шаркающие шаги по длинному коридору, и снова и снова пугался при виде голой розовой кожи.
Ах, ну да, ясно, почему он опять ее вспомнил. Во-первых, он гадал, куда они подадутся теперь. Но не только. Еще из-за
Киншоу наклонился к модели и поскорей вдохнул густой, вязкий запах клея и краски – чтобы забыть.
«Нет, может, нас тут и не будет... Я пока ничего еще не решила».
Мистер Джозеф Хупер стоял перед зеркалом, руки у шеи, и нервно теребил узел галстука. Он думал: что-то не ладно, чего-то она не договаривает, ей тут, значит, не совсем хорошо.
Он приник к зеркалу и разглядывал собственное лицо – зеленоватые глаза, длинный нос, тонкие едва заметные морщинки на лбу, вокруг рта. Щеголять особенно нечем...
Но ведь что-то есть, что-то есть, интерес, пониманье, он по ней видит, по себе знает, и ему было показалось...
«Я еще ничего не решила».
«Нет, я сам виноват, тянул, боялся действовать с бухты-барахты, чересчур рассчитывал каждый шаг. Хотя и объявление-то тогда давал не без задней мысли...»
Он отошел от зеркала, расстегнул рубашку, и ему сделалось стыдно от своих мыслей – обычная история. Он окинул взглядом темные, скучные обои спальни, аккуратно застеленную двойную кровать, на которой он спал один. Ему стали рисоваться картины. Он подумал: мне нужна женщина, отсюда напряженье, неловкость, все поэтому.
Просто он не решался смотреть правде в глаза, во всем себе признаться. Но вот появилась миссис Хелина Киншоу, живет в этом доме, по ночам спит наверху, днем ходит по комнатам, смотрит на него, одевается тщательно, подкорачивает юбки, а он наблюдает за ней и волнуется.
Он думал: «Никогда я не имел, чего хотел, все было не слава богу. Вежливость в браке, изысканная любезность в двойной кровати, холодная пропасть между желаемым и дозволенным. А после, потом...» Он выпрямился, как на пружине, в кресле возле постели. Да ничего потом. Только поглядывал в метро на ноги девочек, и воображал обтянутые шелковыми колготками бедра и ягодицы, и, бродя вечерами по Чаринг Крос Роуд, пялился на груди и губы в книжных витринах и на рекламах кино.
Конечно, кое-какие возможности подвертывались, но он никогда не знал, как подступиться, боялся, он только потел во сне и просыпался наутро пристыженный. И ничего больше. Ничего.
И вот мистер Хупер сидел и думал о миссис Хелине Киншоу, о том, что она сейчас наверху, о том, как приятно, когда она рядом, какую гордость, удовлетворенье он испытывает, видя, что ей тут нравится. И она так смотрит на него иногда, и между ними пробегает искра... Он разделся. Нет, с миссис Киншоу все будет не так, как с Элин, миссис Киншоу ответит ему без стеснений и штучек, и кончится вечное несоответствие между мечтами и явью.
Мысль о том, что она вдруг может уехать из «Уорингса», а он останется тут, с миссис Боуленд, невкусной, холодной едой и неотвязной памятью о детстве, как ошпарила мистера Хупера, и он решился.
«Завтра, – приговаривал он, забираясь в холодную постель, – завтра, завтра...»
Он беспокоился. Они куда-то ехали все вместе в машине мистера Хупера, а он не знал куда.
– Это сюрприз. Сегодня особый день, будет очень интересно, – сказала миссис Хелина Киншоу.
– А куда мы едем?
– Погоди – увидишь.
– Я хочу знать. Я не люблю, когда я не знаю.
– Вот глупышка! Какой же сюрприз, если заранее знаешь! Где это видано? Эдмунд, например, радуется и ничего не спрашивает. Ведь не заглядывают же в пакеты с подарками, пока не наступит рождество, правда?
И она ни за что не хотела говорить, только улыбалась и головой качала. А они уже проехали поселок. Им велели надеть выходные серые брюки. Хупер после больницы вышел всего второй раз. Он вытянул ногу на заднем сиденье так, что Киншоу там еле-еле уместился. Из-под брюк виднелся гипс, серый и грязный.
Все было точно как тогда, когда ехали к замку, запах в машине напоминал про длинный зеленый туннель. Только холодно и дождь, и ехали они совсем в другую сторону. И деревья чуть-чуть зажелтели, наступала осень.
Киншоу сказал:
– А почему нам надо куда-то ехать?
– Ах, это тоже секрет. Потерпи и все, все узнаешь.
А он уже узнал. Он всегда знал. И вот началось, теперь уж по правде. Но он слишком намучился, пока предчувствовал, так что хуже не стало. Когда Хупер пришел и сказал, он не удивился, не разозлился.
Он задумал новую модель, сидел в комнате с куклами и сперва вычерчивал ее на миллиметровке. Эта была еще почище, чем спиральная горка. Ему велели играть с Хупером в шахматы, но он не пошел, пусть делают с ним что хотят. И не нужен он Хуперу. Хупер занялся картой сражений.
В коридоре раздались шаги, Киншоу вспомнил, как мисс Меллит шаркала к его комнате, и вздрогнул, вдруг позабыв, где он. От кукол сквозь щели в стеклянном шкафу тянуло затхлым. Но вот – бах! – в дверях появился Хупер.
– Спрятался...
– Что хочу, то и делаю, тут все мое, мне мама деньги дала, и отстань ты от меня, Хупер!
Хупер, сильно хромая, прошел на середину комнаты. Киншоу стоял у стола, раскинув руки, он оборонял свой чертеж.
– Нужна мне больно твоя дурацкая модель! Что я – маленький?
– Ничего, одну уже сломал. Сперва играл, потом сломал, а теперь попробуй тронь!
– Ладно тебе. Я вот кой-чего слышал. Я кой-чего знаю, а ты – нет. – Лицо у него было хитрое, скрытное. Киншоу не двигался, ждал. Он уже раскусил, что за человек этот Хупер. – Тебе не очень-то понравится, когда я скажу. Если я скажу.