Я - ведьма!
Шрифт:
Я вскочила с кресла и попыталась дотянуться до каминной доски, украшенной десятком старинных снимков в серебряных рамках. Мне не хватило роста. Я просительно посмотрела на хозяйку. Она поднялась, сняла фото и без комментариев отдала его мне.
— Александр Блок и Люба Менделеева в костюмах Гамлета и Офелии, — со знанием дела заявила я. — Фотография сделана до их свадьбы, во время одного из любительских спектаклей.
— Мало кто в наше время способен узнать поэта, а тем паче его жену, — произнесла Карамазова.
— Заслуга невелика, — призналась я честно. — В институте я делала иллюстрации к «Гамлету» Шекспира и перерыла все снимки известных артистов, игравших когда-либо эту роль. Кстати, именно Блока я тогда и изобразила. Костюм придумала свои, а лицо — его. Но когда я пришла к вам, он стоял отвернувшись, а сейчас, видите, на коленях перед Любовь Дмитриевной. Я не могла ошибиться — у меня профессиональная память!
Я вопросительно уставилась на хозяйку, уповая на объяснение.
— Эти снимки — сигнализаторы, — ответила она сухо. — Блок, Гумилев, Ахматова, писатели и поэты, они стоят здесь не зря. Ты можешь мне не верить, но, если в жизни моего клиента есть проблема, которую когда-то переживали данные люди, то фотографии оживают…
Я выпила уже достаточно, чтобы не уподобляться Станиславскому, орущему «Я не верю!». А кроме того, привыкла доверять собственным глазам.
— И что общего между мной и Александром Блоком? — заинтересованно полюбопытствовала я.
— Влюбившись в Любовь Дмитриевну Менделееву, он, подобно тебе, жестко разделил ее на две части. Поэт видел в ней лишь свою Прекрасную Даму и не желал знать, что она такая же нормальная женщина, как и все. Поэтому, женившись на ней, Блок наотрез отказался спать с женой, чтобы не осквернять грубым сексом свой возвышенный идеал.
— Как странно… — протянула я. — Я не знала.
Я поднесла фотографию к глазам.
…Юный Блок в чулках и черном берете. Его невеста с лицом грустного ребенка и смятыми цветами в руках. Наверное, приняв его предложение, она верила, что идет под венец с настоящим принцем, с лицом врубелевского «Демона поверженного» и вьющимися золотыми кудрями ангела Рафаэля. И поначалу его великая любовь льстила ей, романтической и невинной. Но девушка не может не стать женщиной. А он продолжал любить только ее небесную девственность, вынуждая терзаться похотью ночью и лгать днем, притворяясь бестелесной Прекрасной Дамой, чтобы не упасть с пьедестала в его глазах… Врать, врать, врать…
— И чем это кончилось? — спросила я.
— Тем, что оба стали удовлетворять потребности своего низменного «Я» на стороне. У него появилась любовница. У нее — любовник. По-твоему, оптимальное решение?
— Гиблый номер, — скривилась я постно.
— Правильно, — улыбнулась Карамазова. — В результате они расстались. И жена забеременела от другого. Ее второе «Я», которое Блок не желал замечать в упор, внезапно стало доминантным. Бессмысленно, обманывая себя, прикрывать неприятную часть пейзажа ладонью.
— Именно так, — закивала я печальным болванчиком. — Именно так…
Прошло два месяца. Я не уехала в Америку, отделавшись лживым оправдательным письмом. Июль уже собрал чемоданы, в город закрадывался пыльный и жаркий август. Мы снова лежали на измятых простынях, обнаженные, как Адам и Ева в Эдеме, где никто еще не считал наготу пошлой и бесстыдной, где нагое тело было естественным состоянием людей, живущих в гармонии с собой, с природой и миром вокруг.
— Нам нужно поговорить, — коротко сказал Юлий.
Мой профиль приютился под его подбородком, его рука утонула в моих волосах. Я блаженно ленилась в объятиях Юлия, думая о том, что лень бывает удивительно светлым, лучезарным чувством: есть килька в собственном соку, есть Женя в собственной лени, и у нее нет ни малейшей нужды всплывать на поверхность.
— Нам нужно поговорить.
Я недовольно замычала в ответ. «Любить — это просто любить, и все…» — сказал Оскар Уайльд. Зачем говорить о чем-то?
— Нам нужно поговорить. — Его голос был жестким.
Я неохотно оторвалась от Юлия, села, нащупала на столе пачку сигарет. Он подорвался, схватил зажигалку и поспешно — чересчур поспешно — поднес мне огонек. Его предупредительность была пугающей, словно Юлик заранее извинялся за что-то.
— Говори. — Я затянулась.
— Я считаю, что должен сказать тебе это, — пробубнил он, опуская глаза. Его улыбка была сиротливой.
— Говори.
— В общем… Мила сказала мне, что… Она ждет ребенка.
— От кого?
Каким глупым был мой вопрос! Но, как это ни смешно, в тот момент я впрямь не понимала однозначности этого ответа.
— От меня.
— От тебя? — Я не верила. Целую, огромную, бесконечную секунду я не верила в это. Я тупо смотрела на него.
Мой Юлик был похож на собаку, которая покорно ждет, что хозяин изобьет ее палкой.
— Нет… — всхлипнула я.
— Да.
— Значит, ты… Значит… все это время… Ты ж говорил, вы с ней не спите! Говорил, тебе даже не хочется… Ты сам… я тебя не просила! Ты врал… Почему? Почему?
Боже мой, как страдали сейчас его глаза. Мой Юлик мучительно стеснялся поступка второго Юлия. Наверное, в эту минуту он и сам не мог поверить, не мог понять: почему, как, зачем он, мой любимый мальчик, мог спать с Милой все это время?
Но в ту минуту, именно в ту минуту, я вдруг с отчаянием поняла, что не существует моего и ее Юлия. Я не смогу больше прикрыться, как щитом, своим спасительным убеждением: это тот, чужой, посторонний и нелюбимый, изменял с кем-то и где-то, в то время как мой оставался вечно верен мне.
Потому что Юлий — один! Вот этот человек, который сидит сейчас напротив. И именно он спал с ней. И со мной. С нами обеими одновременно!
— Прости меня, — выдавил он.
Как абсурдна была эта просьба! Мое прощение уже не могло ничего изменить.