Я - ведьма!
Шрифт:
— Можешь убить Юлия. А можешь — себя.
— Здрасьте, приехали! — презрительно фыркнула я. — И какой мне в этом резон? Если бы у меня возникло столь идиотское желание, я бы и без тебя нашла, чем его пристукнуть и травануться самой!
— Пристукнешь его топором — сядешь в тюрьму. Отравишься снотворным — Юлий никогда не простит себе твоей смерти. А если уколешь его моей булавкой, эту смерть никто не соотнесет с тобой. Но важно даже не это, а то, что тогда, вместе с ним, умрет и твоя половина. Та, которая нуждается в нем. Ты уедешь в Америку и проживешь там долгую счастливую жизнь со своим художником.
— А если уколюсь я сама? — ошалело поинтересовалась я.
— Тогда будет счастлив Юлий. Как только ты умрешь, он забудет тебя и забудет себя таким, каким был с тобой. Станет совершенно цельным, успешным снобом и позером, довольным собой и женой. Выбирай.
— А Мила? Мой парень?
— Если вы умрете, у них все будет хорошо — обещаю.
Ее слова не вызвали во мне никакого доверия.
— Прости, но все это…
— Похоже на сказку, — понимающе кивнула Иванна. — Но ведь я не заставляю тебя верить. Попробуй — и убедишься сама.
— Хорошо…
Я встала, ужасно разочарованная и недовольная своим визитом. Мне было до слез обидно, что я разоткровенничалась перед этой самодовольной сумасшедшей, и ужасно жалко пятисот долларов, которые нужно было ей заплатить.
— И еще, — одернула меня Карамазова, — совет напоследок. Даже если ты не воспользуешься моей булавкой, не бросай его. Наплюй на все принципы, на мораль, на добро и зло и не бросай. Если ты бросишь его, будет только хуже. Всем.
Я обреченно скривилась.
— Но вы же любите друг друга! — закричала она. — Любите на самом деле!
— Да, любим, — эхом повторила я. — Но вслед за летом все равно наступит зима… И ничего ты тут не попишешь.
— А сейчас на улице что?
— Лето, — ответила я машинально. — Но оно скоро окончится. А в сентябре я уеду.
— Я не о том, — отмахнулась ведьма. — Я ненавижу лето. Всегда любила зиму и мечтала, чтобы она не оканчивалась никогда.
— Хотим мы того или нет, после зимы приходит весна, — напомнила я ей.
Наш разговор становился совершенно абсурдным и бессмысленным. Пора было уходить.
— Ты так думаешь? — осклабилась Карамазова. — Тогда посмотри в окно.
Я послушно подошла к окну и отдернула бархатную штору.
За окном лежал снег!
— Не может быть! Когда он успел выпасть? — запаниковала я. — Он должен был растаять, ведь на улице лето!
— На улице — лето, — улыбнулась ведьма. — А у меня зима. Это только моя зима. И она у меня всегда. Понимаешь?
Я смотрела на нее ошалевшими, вылезшими из орбит глазами. Она усмехнулась мне:
— Подумай об этом.
«Я просто пьяна, — догадалась я, хватаясь обеими руками за эту спасительную мысль. — Я просто чертовски пьяна!»
И мир закружился у меня перед глазами.
Тюк — стукнул каблучок о ступеньку.
Прошел год.
Тюк — стукнул второй.
Одиннадцать ступенек вниз. Раньше Юлика что ни вечер можно было застать в этом подвальном казино.
Тюк.
Но за год он мог изменить свои привычки. Мог измениться до неузнаваемости. Я знала: он женился на Миле, у них родился мальчик, его назвали Андреем. И еще знала от Мики, что Юлик провернул какую-то хитрую финансовую операцию, получил выгодный заказ и сильно разбогател. «Он стал другим», — сказал мне Мика.
Тюк.
И все же мне казалось, что сегодня я непременно встречу его здесь. Эта мысль придавала мне решимости.
Тюк, тюк, тюк…
И одновременно пугала меня.
Тюк… — Нога зависла в воздухе.
А может, не стоит туда идти?
Неделю назад мы с Сергеем привезли свои картины на выставку в Москву, опьянившую нас успехом и количеством выпитого «за новые знакомства».
Тюк…
Я прилетела в Киев на день. Через три часа самолет должен был унести меня обратно, через четыре — муж будет встречать меня в аэропорту. Завтра утром мы с Сергеем летим обратно — в Америку.
Тюк…
Уже полгода я была замужем за ним, была Евгенией Кайдановской.
Тюк…
У меня были заказы, были деньги, недавно была выставка… И я была отчаянно, катастрофически несчастлива! У меня были все атрибуты счастья: карьерный взлет, любящий мужчина, уютная квартирка, но я не замечала их. Потому что весь мир смотрел на меня глазами Юлия. И на что бы я ни смотрела, я видела только его глаза!
Его лицо плыло передо мной, как полупрозрачный воздушный шар, повисший между небом и землей, зримый и в то же время неземной. Оно следовало за мной день за днем, месяц за месяцем, с неотступной навязчивостью луны в окне, которая остается нерушима, хотя ты бежишь от нее, преодолевая километр за километром.
И если бы в этот миг передо мной встали Рок, Судьба, Бог или Дьявол, я б, не задумываясь, отдала всю свою жизнь за то, чтобы сидеть напротив него за столиком кафе и повторять, словно навязчивое томительно-сладкое заклятие: «Господи, как я соскучилась по тебе! Господи, если бы ты знал, как я по тебе соскучилась!»
И не важно, кто, собственно, об этом не знал, Юлий или Господь, который теоретически все знает, но несмотря на это выдернул у меня из рук эту нить… Главное — сидеть напротив, окунаясь в его взгляд, как окунаешь пересохшие от жара губы в стакан с водой и с наслаждением слизываешь влагу языком. Сжимать его руку и повторять, повторять до тех пор, пока чары не растают и не станет легче.
Странное это чувство, знать, что человек, которого ты хочешь увидеть, как жаждущий в пустыне хочет добраться до колодца с водой, живет в Киеве, имеет совершенно конкретное имя, адрес и три мобильных телефона, по которым ты можешь позвонить в любое время суток. И в то же время понимать: он — мираж, миф, его не существует в природе. И, несмотря на то что с ним можно увидеться в любой момент, того, кого ты любишь, ты не увидишь больше никогда. Потому что он никогда уже не будет таким, каким его любишь ты. По крайней мере, с тобой, потому что ты его предала. Предала потому, что не могла не предать. Не могла купить право быть с ним ценой предательства другого. И дело было не в ней, другой… Просто если бы твоему солнечному идолу, твоему добрейшему, милосерднейшему, христианнейшему Юлию была принесена человеческая жертва, он сразу бы стал языческим богом.