Я вернусь через тысячу лет.
Шрифт:
– Может, крутить для тебя специальную музыкальную программу? – спрашивает Пьер Эрвин.
– Пока хватит этого! – Марат хлопает себя по карману. – Не хватит – сообщу. Вы не думайте – я не собираюсь стесняться.
– Может, все-таки оставить в лесу твой вертолет? – спрашивает Федор Красный. – Мало ли как сложится...
– Зачем? – удивляется Марат. – Чтобы они сразу поняли, что я им не доверяю и приготовил машину для бегства? Все-таки я иду к ним жить, а не посмотреть, как они живут.
– А если тебе понадобится там жениться? – вдруг спрашивает Розита. – Ну, чтобы стать совсем своим...
– Женюсь! –
– Ужасно! – Розита брезгливо передергивает плечами. – Они все такие грязные! От них даже в больнице пахнет потом!
– А чем пахло от твоих предков? – подает голос Бруно.
– Я все понимаю! – отвечает ему Розита. – Все-все! Но я бы не смогла.
– Пора! – говорит Марат.
– Мы по очереди обнимаем его, и он уходит в машину. Один. Машину приведет обратно кибер, по радиолучу. Она вернется, как привязанная на резинке.
Бесшумно начинает работать мотор. Свистит над головой воздух, рассекаемый лопастями. И вот уже вертолет, покачнувшись, отрывается от крыши, приподнимается над нами и медленно разворачивает хвост на северо-восток. А потом, как рванувшаяся за добычей стрекоза, быстро уходит в темноту, на юго-запад, туда, откуда пробираются к нашим поселкам дикие охотники.
Мы медленно разбредаемся по крыше к разным лифтам. Крыша теперь стала просторнее, и лифтов больше. Еще две секции дома-кольца были закончены на днях. Еще двести сорок ребят перебрались в новенькие квартиры с нашего пустеющего корабля. Совсем тихо стало на нем в вечерние часы, когда прекращается разгрузка. Звонкие, пустые коридоры. Редкие каюты, в которых услышишь голоса. Скоро уже и наша с Бирутой очередь. Еще одну секцию сдадут – и мы уедем. А мама уедет раньше. Она и так уже нечасто бывает на корабле. Видимо, вот-вот поселится у Тушина. Я даже не знаю, чего они тянут, если любят друг друга.
Сейчас только мы с Бирутой да еще Эрвин и Красный возвращаемся на космодром. Наши командиры пока тоже живут на корабле. Они уйдут с него последними. Командиры всегда последними покидают свой корабль. Командиры всегда дольше своей команды ждут удобств. Иначе какие же они командиры?
Мы с Бирутой забираемся в биолет, и я уже поднимаю клеммы к вискам, когда к нам подбегает Розита.
– Я с вами, ребята! – возбужденно говорит она. – Можно?
– Что за вопрос?
Я раздвигаю перед нею дверцу.
Розита садится сзади. Биолет срывается с места и выкатывает на прямую дорогу. Впереди в темноте уже скрылся биолет наших командиров. На дороге кибер включает фары, дает полную скорость, и мы летим плавно, ровно, почти бесшумно.
Ни Бирута, ни я не оборачиваемся и ни о чем не спрашиваем Розиту. Чего спрашивать? Наверно, поссорилась с Женькой. Переночует в пику ему на корабле. А потом помирятся. Все мы иногда ссоримся с женами. Только у нас с Бирутой давний уговор – при ссоре не уходить, не уезжать. Трудный уговор, потому что при ссоре всегда хочется хлопнуть дверью. Как будто этим что-то докажешь!
Поссорившись, мы молча сидим по углам или занимаемся своим делом, стараясь не замечать друг друга. В маленькой, тесной каюте это нелегко. В просторной квартире будет легче. Но, может, там и ссоры будут дольше?
А у Женьки с Розитой, наверно, нет такого уговора...
Наш биолет несется в темноту, щупая дорогу светом фар. И по краям узенькая полоска ее слегка отдает янтарным блеском в этом свете. Мутное, черно-серое небо без единой звезды давит на нас своими тучами безмолвно и мрачно. И Бирута – вежливая душа! – первая нарушает молчание.
– Все-таки тоскливы эти безлунные ночи! – говорит она. – Все время безлунные ночи! На всю жизнь! А на Земле я всегда так ждала Луну! И если она была неполная – приставляла к ней мысленно палочку. Получится буква “Р” – значит, месяц молодой, растущий. А если он изогнут буквой “С” – значит, старый, убывающий. Мы не ценили на Земле нашу тихую голубую Луну. А ведь именно она делала ночи прекрасными. Когда-то, в старину, когда она была оранжевой, без атмосферы, – было, наверно, еще красивее. А что радости в этих ритянских ночах?
Бирута умолкает, и я мучительно подыскиваю, что бы тоже этакое сказать – вежливое и успокаивающее?
И вдруг Розита резко произносит:
– Я ушла от Женьки, ребята! И никогда к нему не вернусь! Буду жить на корабле!
– Поми-иритесь! – успокаивающе тянет Бирута. – Все ссорятся, все мирятся...
– Даже вы?
Я поворачиваю голову и вижу, что Розита кривит в усмешке свои яркие губы.
– Даже мы! – грустно подтверждает Бирута.
– А вы всегда казались мне такими голубками! Представить не могу, как вы ссоритесь!
– Ха-ха-ха! – Бирута искренне хохочет. – Мы – голубки? Ха-ха! Ну, нашла!
– Мы воробьи! – как можно серьезнее говорю я. – Поссоримся – и сразу в драку.
– А ведь у нас не ссора! – тихо, задумчиво произносит Розита. – Я это решила еще тогда... после Лельки... Просто не могла уйти, пока не улетел Марат. Понимаете, почему?
– Чего тут не понять? – откликаюсь я.
Кажется, у них на самом деле всерьез. Даже при ссорах другим не говорят такое...
– Сандро! – Розита трогает меня за плечо. – Ведь ты лучше всех знаешь Женьку! Он мне всегда внушал, что ты его ненавидишь, что ты ему с детства завидуешь!.. А теперь я понимаю тебя! И понимаю, что между вами!
– Теперь-то и я тебя понимаю, – признаюсь я. – А раньше – не понимал.
– Я слепая была! – мрачно произносит Розита. – Все мы когда-то бываем слепыми. А когда прозреваем – это так больно!..
Мы мчимся в темноту, и безмолвная, глухая, безглазая ночь чужой планеты давит на нас со всех сторон.
21. Потомки разберутся
—...Вчера я впервые видел, как ра наблюдают работу наших станов. Представляешь – впервые за все эти годы! – Зигмунд Коростецкий, главный полевод Риты, проводит могучей пятерней по взлохмаченной русой шевелюре, но она от этого не становится менее лохматой. – Раньше они просто не замечали наших машин. Относились к ним, как к деревьям. Раньше они замечали только коров и нас. Коров – чтобы убить и утащить. Нас – просто чтобы убить. Они хоть не людоеды, эти ра. Мы ведь могли напороться и на людоедов... А вчера я с пульта вижу: стоят на границе поля, метрах в трехстах от нас, и глядят. Просто глядят! Двое даже присели на корточки. Я навел бинокль, рассмотрел их, потом только сообразил сфотографировать. Вот любуйся – восемь душ.