Я вернусь через тысячу лет.
Шрифт:
– Догадываюсь.
– Мы тут обсуждали. И твою докладную, и остальные. Решили, что дальше без лаборатории действительно нельзя. Будем создавать. Видимо, первое же законченное здание в Заводском районе отдадим кибернетикам. Ты рад?
– Конечно! Может, для скорости выдуть это здание из капропласта?
– Вы же не усидите в нем! Сбежите от духоты! Все эти пузыри давно стали складами. Да и готовить такую операцию – не намного быстрее, чем закончить то, что уже начато в пластобетоне. Столько терпели – потерпите лишних десять дней. Зато сразу сядете прочно. Видимо, завтра, Алик, о решении
– Мое?!
– Да. Совет решил, что руководить лабораторией должен ты. И от имени Совета хочу тебя попросить: подумай, кого туда стоит взять. Для начала мы много людей не дадим. Пять человек. С тобой вместе.
“Сейчас он скажет, что надо взять Женьку! – почему-то подумал я, и кровь бросилась мне в лицо. – Как же, юный гений-кибернетик! Знаменитый изобретатель! Разве может обойтись без него творческий коллектив? Нет уж! Хватит с меня Женьки!”
– А почему решили именно меня? – спросил я Тушина. – Мне хорошо и в бригаде. И не хочется из нее уходить.
Глаза Тушина даже округлились от удивления. Большие, серые, недоумевающие, они смотрели на меня неподвижно и напряженно.
Он молчал, и я понял, что он ждет объяснений.
– Я с удовольствием помогу, конечно, – забормотал я и покраснел еще больше. – Но руководить...
“Тогда руководство могут предложить Женьке, – тут же мелькнуло у меня. – И мне противно будет даже помогать”.
Я замолчал, поняв, что совсем запутаюсь сейчас, если буду говорить. Никогда не умел лгать с невозмутимым видом. Никогда у меня это не получалось. С первых же слов лжи всегда спотыкался и путался.
– А если напрямик? – резко спросил Тушин. – Если по-честному?
Я молчал, опустив глаза в пол. Не мог говорить напрямик и по-честному: никаких увесистых фактов нет для такого разговора. Все нюансы. Да к тому же старые. Школьных лет.
– Между прочим, Верхов на Совете говорил, что ты чересчур скромен, – раздумчиво и уже спокойно произнес Тушин, явно объясняя себе мое поведение. – Когда он предлагал тебя – он предупреждал об этом... Да и мама как-то сказала, что ты – из тех, кто всегда входит в дверь последним...
– Верхов предлагал? – Я удивленно откинулся на спинку кресла.
– А что ты удивляешься? Он такую речь о тебе произнес! Не речь – хвалебная ода!
Чего угодно я мог ожидать от Женьки. Этого – не ждал.
...Мы летим над прямой, уходящей за горизонт дорогой, и если смотреть вперед, то деревья по бокам шоссе сливаются в одну сплошную зеленую стену – так густо они стоят. Дорога медленно поднимается в гору, и линия горизонта приближается, и одна за другой исчезают за этой линией яркие, разноцветные букашки биолетов. Где-то там, далеко, уже, наверно, в горах – Бирута. И в каком-то из этих биолетов – Женька. Он тоже попал в третий поток отдыхающих – не успел, видно, в первые два, которые уже вернулись из зоны отдыха в Город. Утром, перед отправкой, я мельком видел Женьку на площадке для биолетов. Он был занят и не заметил меня. А там, у моря, мы еще наверняка столкнемся с ним. Как это получится сегодня? Как обычно?
– Сандро, – спрашивает меня Андрюша Челидзе, – а где машины, которые строили эту дорогу? Я еще ни разу не видел лесодорожных машин. Думал – здесь увижу.
– Ушли, Андрейка, – отвечаю я. – Ушли строить другую дорогу.
– Где?
– На запад от Заводского района. Они будут пробивать оттуда дорогу к морю.
– Но ведь эта дорога – тоже к морю!
– Здесь мы будем отдыхать, Андрейка. Лагерь тут для вас построим. Будете жить на каникулах. А там будет порт. Там будет верфь. Там будут работать.
– Верфь – это где строят корабли?
– Да.
– А я видел корабли только в стерео. Ни одного настоящего не видел. И никто у нас в школе не видел.
– Еще увидите. Может, сами будете их строить.
– А почему верфь – там, а не здесь? Ведь здесь – тоже море.
– Верфь должна быть у залива, Андрейка. Там большой залив. А здесь – маленькая бухточка. Кораблям в ней было бы тесновато. И потом – там, где верфь и порт, – море грязное. А купаться надо в чистом. Согласен?
– Согласен! Скорей бы только – купаться!..
Дорога поднимается все круче и круче вверх, и мне уже кажется, что там, за перевалом, откроется окруженная горами с севера и с запада прибрежная долина, которую называем мы зоной отдыха. Наш курорт, наш Южный берег Крыма, где даже в пасмурную погоду жарко и безветренно. А если еще южное течение отбивает от долины холодные струи северного, то там и вовсе знойный русский июль.
К сожалению, он не част там, наш июль. Лишь на восемь-десять дней за два месяца южное течение усиливается настолько, что отворачивает в сторону северное. Все остальное время вода возле нашего Крыма холодновата. Если ее не подогреть в бухте тепловыми лучами – не всякий решится нырнуть в нее. А кто и нырнет – вылезет, щелкая зубами. Да и эти теплые восемь-десять дней переменчивы. Они могут сократиться до пяти, даже – трех, и до сих пор мы не знаем причин этого, и до сих пор некогда заняться этим теплым южным течением всерьез. Не на катерах же его исследовать! Вот когда будут верфь, порт, флот, – может, и удастся раскусить эту капризную струю и сделать ее более постоянной.
Впрочем, наши гидрологи не дают на этот счет никаких обещаний. Не потому, что не уверены в своих силах, а потому, что насторожил их рассказ одного из наших пациентов-pa. Он припомнил, что когда племя его жило на краю Восточного материка, там иногда случались очень холодные, дождливые периоды, длившиеся как раз восемь-десять дней. Каждый такой период заставал привыкшее к теплу племя врасплох, и люди мерзли, и дети болели и умирали. Особенно новорожденные. Редкий новорожденный выживал, если он появлялся на свет в такой холодный период.
Все это нужно, конечно, еще проверять и исследовать. Но не исключено, что теплые струи у наших берегов, отбивая к Восточному материку холодное течение, сеют смерть среди диких племен. И если будущие исследования подтвердят, что это так, мы можем вмешаться в эту игру природы только с одной целью: отдать все тепло племенам Восточного континента, взять весь холод себе. Ни на какое другое решение мы не имеем права.
Но пока до этого не дошло. Пока восемь-десять теплых дней – наши, и вот мы мчимся в биолетах, чтоб использовать хоть один из этих дней.