Я верую – Я тоже нет

Пьеру Шастенье, рожденному аристократом и ставшему благородным человеком.

Фредерик Бегбедер

Моей матери, упокоившейся в Господе 4 августа 2004 года.

Жан-Мишель ди Фалько

Истоки этой книги уходят в глубь тысячелетий, во времена, когда человек стал задумываться о Боге: что делаю я на земле? Зачем нужна моя жизнь? Для чего я здесь живу? И просто – почему я существую?

Ответов на эти вопросы искали и на уроках в парижской школе Боссюэ, где в 1974 году ученик Фредерик Бегбедер встретился с новым заведующим начальными классами – отцом ди Фалько.

Увы, религиозное воспитание не удовлетворило внутренних запросов ученика. И вот в марте 2001 года возникло обоюдное решение возобновить неоконченный

Итак, наши встречи начались до рокового 11 сентября. Их вызвала неодолимая потребность в диалоге, потребность пробить брешь в стене непонимания, с которым равнодушно мирилось общество. Беседы продолжались регулярно вплоть до мая 2004 года. То был разговор о вечном и личном, доверительный и откровенный, ведь там, где речь идет о Боге, Его смысле и нужности, обнажаются тайники человеческой души. Епископ не боялся признаваться в своих сомнениях, не боялся ошибаться, докапываясь до истины. Нечестивец Фредерик пытался искупить свою неисправимую дерзость, пример которой – кощунственный роман об инфернальных башнях. В диалог властно врывалась злоба дня: Нью-Йорк, подготовка к войне в Ираке и так называемый «конец» этой войны в апреле 2003 года, [1] светская школа, ислам, Церковь, прогулка по кладбищу к могиле Бодлера со скульптурой гения зла под сенью вознесшейся над крестами Монпарнасской башни, откуда Фредерик пытался разглядеть Twin Towers [2] Манхэттена. Мы спорили о его романе, еще не вышедшем из печати, говорили о Боге, Дне Всех Святых, Пасхе, утопиях, его образе жизни, о гедонизме, материализме, и о людях, и снова о Боге.

Уходя с этих встреч (Фредерик охотнее назначал бы их на три часа ночи, а не на десять утра), каждый становился не то чтобы лучше, но внутренне богаче.

Так жадная потребность в обмене мнениями положила начало книге. Конечно, она не затрагивает всех тем, которые тревожат человечество: галерея земных тайн и бед необозрима! Но, само собой разумеется, в центре дебатов – Бог, религия, вера, молитва, смерть, Воскресение, Троица. Ни один из собеседников не претендует на то, чтобы все объяснить с богословской или научной позиций, ни один не преувеличивает важности своего мнения. При обсуждении этих вопросов, горячем, порой резком, особенно когда речь заходит о нравах, главное – искренность.

Убеждения одного становятся искушением для другого, они спорят, выдвигают разные аргументы, и в этом беспощадном противостоянии каждый помогает оппоненту открывать в себе что-то новое. Фредерик обрушивается на Церковь, «плетущуюся в хвосте общества», а Жан-Мишель ди Фалько стремится разглядеть за поверхностным бунтом подлинного Бегбедера. Видя тщету этого мира, один считает его лишь временным прибежищем, другой же не верит в реальность иного бытия. Однако оба солидарны в обличении вездесущего зла: Фредерик бичует индивидуализм, а Жан-Мишель провозглашает в качестве альтернативы весть Христову.

«Бог есть», – утверждает епископ. «Я Его не встретил», – возражает нечестивец. [3] Они отдают себе отчет в том, сколь сложна эта тайна, и тем не менее порой иронизируют, рискуя навлечь на себя гнев моралистов.

Кто-то отмахнется от этих размышлений, сочтя их пустыми, но многие найдут в них отражение своих раздумий, согласятся с одним из авторов, а может быть, отчасти и с обоими. Этот трехлетний диалог ясно выражает позицию каждого из участников и в то же время представляет собой исследование человеческой души в ее отношении к вечным идеям, что волнуют людей. Не должны ли в идеале все мы, шесть миллиардов землян, задаваться теми же вопросами, даже если не надеемся найти на них ответы?

Рене Гиттон

Фредерик Бегбедер: Пожалуй, эта книга рискует превратиться в исповедь, во всяком случае – с моей стороны. Не припомню, когда в последний раз исповедовался, если не считать мои романы. Так что теперь мне представится случай вернуться к этому таинству.

Итак, мы встретились, чтобы поговорить о Боге. Должен сказать, что, простившись с парижской школой Боссюэ, где ты заведовал младшими классами, а мне довелось учиться, я вскоре перестал соблюдать церковные обряды. Ты был моим духовником, но с той поры я отошел от веры, позабыл все или почти все. Я уже слабовато разбираюсь в том, что такое грех, и, если мы будем начинать каждую главу с обсуждения одного из грехов, которые я совершил, наш труд превратится в многотомник. Он не поместится в книжном шкафу.

В свете событий последних лет я хотел бы задать «работнику Бога» вопросы более насущные, чем те, что касаются моих прегрешений. Ты утверждаешь, что Бог существует. Предположив, что ты прав, и видя, какие катастрофы вызывает Бог, я задаюсь вопросом: а нужен ли Он?

Я по-своему критиковал капитализм и вовсе от этого не отрекаюсь. Думаю, что эта система исповедует религию денег, которая заменяет Бога товарами, комфортом, наслаждением и т. п. Все на свете превращается в товар, природа приватизируется. Мои книги наполнены тотальным нигилизмом, абсолютным отчаянием, довольно-таки злой (как я полагаю) сатирой на нынешний материализм. И вместе с тем – безудержным гедонизмом, упоением минутой. Подытоживая, можно сказать, что мои персонажи ищут скорее удовольствие, чем счастье. Но почему? Потому, что они не способны найти счастье. Мой пессимизм, навеянный постэкзистенциализмом поколения тридцатилетних, – род поиска, бешено-безнадежного, когда ты влюбляешься, это длится три года, начинаешь все сначала с кем-то другим и т. д. – словом, вроде бы ты неплохо устроен в жизни, а в то же время чувствуешь пустоту – все это, по-моему, не исключает метафизических исканий.

Вот этого я и ищу в литературе – ответа на экзистенциальный вопрос: «Какого черта мы тут делаем?» Ответ я нахожу в искусстве, но это лишь слово. «Искусство» или «Бог» – разве это, в конце концов, не одно и то же? И разве (продолжу изливать желчь) многие не нашли для себя решение в наркотиках, сексе, ночных клубах?.. Разве не стали ночные клубы храмами для моего поколения? Те же обряды, та же униформа, те же церемонии… Танцплощадка – святая святых, house music – вместо песнопений, а водка с тоником несет «благую весть» и заменяет церковное вино, соединяя присутствующих в каком-то странном причастии! (Ладно, хватит, я успокоился.) Я упрямо критикую систему. Однако уже несколько лет мы наблюдаем, как подвергаются нападкам ценности, которые я хочу защитить: демократия, свобода слова и передвижения, свобода не закрывать лицо и волосы, если ты женщина… Вынужден признать: мне нравится система, которую я критикую, именно потому, что она позволяет себя критиковать. При любой другой, независимо от ее происхождения и местонахождения, мне бы заткнули рот, отрубили руки, подвергли бичеванию, а может, убили бы, лишь бы не дать высказаться. Покуда это еще возможно, я хотел бы поговорить с тобой о Боге – начистоту, без формализма, когда надо, резко, даже если я впаду в богохульство и признаюсь, что не прочь выступить обвинителем Бога, хоть и не собираюсь стать адвокатом дьявола.

Кое-кто во имя Бога себя не жалеет, чтобы укокошить побольше народа. Опять-таки во имя Божие совершались Крестовые походы, действовала инквизиция, и немало иных бедствий было принесено людям – по инициативе или с одобрения Церкви. Мне кажется, твой Бог, которого нам представляют в качестве синонима любви, сегодня стал синонимом конфликтов, самоубийств, ненависти, кровопролития, смерти… Я читал выступление лауреата Нобелевской премии португальского писателя Жозе Сарамаго, который говорит, что виной этому насилию Бог, идея Бога. Он сожалеет, что Бог не умер, вопреки утверждению Ницше.

Мы с тобой знакомы, ты в значительной мере ответствен за мое религиозное воспитание и не производишь впечатления епископа-ретрограда, даже если твое слово должно быть словом Церкви, – в силу всех этих причин, казалось мне, нам обязательно нужно встретиться снова, чтобы я попытался разобраться в своем отношении к трансцендентному. Вот! Мне не терпелось выложить все это тебе – человеку Церкви… И я спешу услышать твои ответы.

Жан-Мишель ди Фалько: Другого вступления к нашей теме я от тебя и не ждал. Твоя горячность меня ободряет: она соответствует образу, в котором ты стараешься предстать. По крайней мере в этом ты себе не противоречишь.