Я верю
Шрифт:
Это было ужасно. Ужасно. Это была самое плохое из всего, что ему довелось пережить, и самое худшее из всего, что он мог вообразить. Ему казалось, будто его самого перемололи и раздавили. Вдруг, в этом путаном кошмаре ему привиделось, будто в Конго его поймал громадный удав, который насильно запихнул его себе в глотку.
Казалось, весь мир перевернулся вверх дном. Казалось, будто все трясется вокруг. Была боль, были судороги. Он чувствовал себя уничтоженным, запуганным.
Где-то вдалеке послышался приглушенный крик. Как будто этот крик доносился сквозь слой воды и какой-то плотной массы. Едва помня себя от боли, он с трудом расслышал, как чей-то голос сказал:
— Мартин, Мартин, вызови такси — у меня началось.
У него появилось туманное — очень туманное —
Условия, в которых он находился, были просто ужасными. Что-то все туже и туже сжимало его. Невыносимо громко булькала какая-то жидкость. На какое-то мгновение ему показалось, что он упал в сточную трубу. Температура все увеличивалась, и общее состояние было отвратительным.
Внезапным и мощным толчком его повернуло вверх ногами, и он ощутил жуткую боль в задней части шеи. Появилось особое ощущение движения, которое нельзя было сравнить ни с чем, что он испытывал прежде. Ему показалось, словно его душат, словно всего его окунули в какую-то жидкость.
— Но разве такое возможно? — думал он. — Человек не может жить в жидкости. Во всяком случае, так повелось с тех самых пор, как мы вышли из моря.
Толчки и тряска продолжались еще какое-то время, а потом был один Сильный толчок, и сильно приглушенный веселый мужской голос проворчал:
— Осторожней, приятель! Осторожней! Ты же не хочешь, чтобы она родила прямо здесь, в такси?
В ответ послышалось невнятное бормотание — настолько глухое, что ничего нельзя было разобрать. Алджернон в смятении чуть не лишился ума. Все происходившее было ему совершенно непонятно. Он не понимал, где он, и не знал, что с ним происходит. Все, что с ним творилось, было фантастически ужасно. В таких условиях он не мог действовать как разумное существо. В его сознании всплывали неясные воспоминания. То было нечто связанное с ножом или опасной бритвой. Это был какой-то дурной сон! Ему снилось, будто он наполовину отрубил себе голову. А потом он наблюдал за собой, зависнув под потолком в том же положении, как и сейчас, — вверх ногами. Он видел себя мертвым и лежащим на полу. Смешно и, конечно же, совершенно абсурдно, однако что за ночной кошмар он видит сейчас? Кто он сейчас? Ему казалось, что он был узником, осужденным за какое-то преступление. Он решительно не понимал, что это все значит. Бедняга был на грани помешательства от всей этой путаницы, от горя и от предчувствия неминуемой смерти.
А тряска все продолжалась.
— Осторожней! Говорю же тебе — осторожней. Аккуратненько, поддерживай ее сзади, ну!
Все эти приглушенные звуки казались ненастоящими, а их звучание было удивительно грубым. Такой голос был у торговца, который стоял в одном из закоулков рынка Бермондси в Лондоне. Но какое отношение он имеет к рынку Бермондси сейчас? Где он? Он попытался почесать голову, попробовал протереть глаза, но, к своему ужасу, обнаружил, что весь он обмотан чем-то похожим на провод. Ему снова подумалось, что, должно быть, он попал в нижний астрал, поскольку его движения были скованы — а это так мешало медитировать. Вдруг ему показалось, он находится в бассейне с водой. А до этого вода казалась ему липкой массой — это когда он был в нижнем астрале… А разве он бывал когда-нибудь в нижнем астрале? И что такое этот «нижний астрал»? Ошеломленный, он пытался заставить свой медлительный ум обыскать закоулки памяти. Но нет, его воспоминания были неясны, ничто не вспоминалось отчетливо.
— О, Господи! — думал он. — Вероятно, я сошел с ума и теперь нахожусь в приюте для умалишенных. Должно быть, меня преследуют кошмарные галлюцинации. То, что мне мерещится, не могло бы случиться ни с одним человеком. Как мог я, член такого древнего и уважаемого семейства, так низко пасть? Наш род всегда уважали за уравновешенность и здравомыслие. Господи, что со мной стряслось?
Его внезапно тряхнуло — вот это было самое непостижимое. Резкий толчок, а затем снова боль. Он едва расслышал чей-то вопль. Обычно — думалось ему — вопль звучит высоко, но
— Я дрожу? — с ужасом спросил он себя. — Я чуть не ополоумел от страха. И это я — офицер и джентльмен? Да что ж это за напасть такая на меня нашла? Наверняка у меня какое-то серьезное умственное расстройство. Я боюсь за свое будущее!
Он пытался прояснить свой рассудок. Напрягая всю мощь своего ума, он старался размышлять о том, что с ним случилось и что происходит сейчас. Но из этого не получалось ничего, кроме путаных, невероятных ощущений. То ему мерещилось, будто он стоит перед Комиссией, то вдруг он строил какие-то планы. А потом ему представилось, что он лежит на столе… Нет, все было тщетно. Мысли отскакивали от мозга рикошетом, и на какое-то мгновенье в сознании воцарилась пустота.
Опять началось мощное движение, Опять ему показалось, что какой-то удав боа обвил его своими кольцами, а теперь готовится раздавить и переварить его в своем желудке. И с этим ничего нельзя было поделать.
Он находился в состоянии полного ужаса. Все было очень скверно. Когда впервые он мог изведать силу объятий боа-констриктора? И как он мог вообще попасть туда, где водятся подобные твари? Все это казалось ему непостижимым.
Истошный вопль, слабо заглушаемый той средой, в которой он находился, потряс его до глубины души. Тут его стало сильно выкручивать и разрывать, и ему показалось, будто его голову отрывают от тела.
— Ах Ты, Господи! — думал он. — Должно быть, это ПРАВДА, что я ПЕРЕРЕЗАЛ себе горло, а теперь голова отпадает. Господи, что же мне делать?
С потрясающей силой и ужасающей внезапностью на него вдруг хлынул поток воды, и он вдруг очутился на чем-то мягком. Он почувствовал, что задыхается, и стал барахтаться. Его лицо было накрыто чем-то теплым. Вдруг, к своему ужасу, он ощутил пульсации, пульсации, пульсации — какая-то сила проталкивала его сквозь какой-то очень узкий, тугой и цепкий канал. И какой-то предмет — шнур, прикрепленный где-то посередине его тела, — удерживал его на месте. Он почувствовал, что этот шнур обвился вокруг его ног. Он сильно брыкнулся, пытаясь освободиться от этого шнура, чтобы не задохнуться в этой сырости и темноте. Он брыкнулся еще раз, и опять дикий крик раздался откуда-то сверху. Потом наступила сильнейшая конвульсия, и, вращаясь, он прорвался из темноты к свету, который оказался настолько ярким, что он подумал, что сейчас ослепнет. Он ничего не видел, но ощутил, что из прежней теплой среды попал в какое-то неопределенное и холодное пространство. Холод, казалось, пронизывал его до костей, и он задрожал. К своему изумлению, он обнаружил, что насквозь промок. А потом кто-то схватил его за лодыжки и взметнул в воздух вверх ногами.
Послышалось резкое «шлеп, шлеп!». Кто-то отшлепал его по ягодицам. Тогда он раскрыл рот и протестующе возопил против столь грубого обращения с беспомощным телом офицера и джентльмена. И с этим первым гневным криком все воспоминания минувших времен растаяли в нем, как тают сны на заре нового дня. И на свет появился ребенок.
Конечно, не каждый малыш испытывает подобные переживания, поскольку обыкновенное дитя, пока оно не родится, представляет собой всего лишь бессознательную массу протоплазмы. И только когда оно родится, у него включается сознание. Но в случае с Алджерноном, или с Пятьдесят-Три, или как бы там вы его ни назвали, дело происходило иначе, поскольку он был самоубийцей и поскольку это был поистине чрезвычайно «тяжелый случай». Кроме того, здесь присутствовал дополнительный фактор: эта личность — эта сущность — должна была вернуться назад с определенной целью. Ему было уготовано особое призвание, а известие об этом призвании должно было прийти к нему из астрального мира в тот самый момент, когда он явится на свет. Это известие уже содержалось в ментальной матрице новорожденного малыша.