Шрифт:
Странички из дневника
Яркий звонкий юг мне кажется праздником шумным – ярмаркой с плясками, выкриками – звонкий праздник! Север (Арктика) – строгий, светлый огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для меня Арктика – утро Земли. Жизнь на Земле только что начинается. Там теряется мысль о благах обычных, так загораживающих наше мышление. Если в Арктике быть одному и далеко от жилья – хорошо слушать святую тишину. Незакатное солнце наполняет светом радости.
Север
На Севере лучи солнца более косые, спектр лучей более многогранен. В летние солнечные ночи солнце не просто светит, солнце поет! В зимнюю пору Север богат серебристыми жемчужными тонами.
В Риме меня просили научить серебристым тонам. Я ответил: «Это дает Север…»
В своих картинах я весь отдался Северу. Я здесь родился и вырос. Пока не был на юге, я вместе со всеми твердил о «сером севере», о «солнечном юге» и другую такую же чепуху. В 1905 году попал на юг. Проехал до Египта. По пути останавливался в Константинополе, Бейруте. С этюдником бродил по Палестине. Был в Италии, в Греции. Но, вероятно, это не то, что меня могло увлечь.
Красиво на юге, но я его не чувствовал, смотрел, как на декорации. Как на что-то ненастоящее. Через три месяца стал скучать, а через пять месяцев я был болен ужасной болезнью – тоской по родине.
Из Каира я торопился домой – к солнцу, к светлым летним ночам. Увидел березки, родные сосны. Я понял, что для меня тоненькая березка, сосна, искривленная бурями, ближе, дороже и во много раз красивее всех садов юга…
На Новой Земле
(из записок художника)
Первый раз я ехал на Новую Землю в 1905 году на пароходе «Великий князь Владимир». В первом классе было только два пассажира – правитель канцелярии губернатора и я. Это единственная поездка на Новую Землю, когда на пароходе были свободные места. Вышли на Канин Нос. Буря будто ждала нас. Тишина Белого моря оказалась затишьем. За Каниным Носом море сделало «заготовку» и рвануло ветром, ревом. Пароход кидался, пытался опрокинуться.
В те годы были три становища, куда заходил пароход: Белушья Губа, Малые Кармакулы и Маточкин Шар. Были промысловые избушки в разных местах и на Карской стороне. Пришлось видеть избушки-вежи. Часто это было подобие шалаша из леса-плавника и старых оленьих шкур. В такую избушку забирались только спать или переждать непогодь.
Белушья Губа.
С берега послышалась ружейная стрельба и ударила пушка. Это приветствовали наш пароход.
По берегу носились собаки, подбегали к воде, входили на шаг-два в воду и лаяли разноголосно, звонко. Собаки, приехавшие из Архангельска, отвечали лаем с взвизгиванием…
«Владимир» отгремел якорем, прогудел свистком и стоял в тихой бухте. С берега торопились гости…
Спокойные линии невысоких гор, редкие пятна снега. Несколько серых домиков, чумы. У самого берега склад. Захотелось идти по этой земле и послушать тишину…
В Белушьей Губе я впервые увидел ползучие деревья. Ива в местах, защищенных от холодного ветра, подымает ветки. Ствол ивы плотно прижат к земле.
Я видел много цветов – ярких, пахучих. Их век короток, как коротко и лето за Полярным кругом. Но цветы успевают вырасти, расцвесть, дать семена.
На Карской стороне льды надвинулись на берег, а на берегу, почти рядом со льдами, крупные белые ромашки с оранжевыми серединами. Полярные маки, бледно-желтые на мохнатых стебельках, встречались и на мысе Желания.
Выгрузка и погрузка шли своим чередом. Губернаторский чиновник, весь перепачканный, вылез из-под дома. – Что вы там делали?
– Идолов искал. Обещал архиерею привезти. Не могу найти, а есть, знаю, что есть…
Идолы были. Мне их показали – замазанных салом, закопченных.
– Где вы их прятали? Чиновник все перерыл, всюду лазил.
– Под собакой со щенятами. Собака чиновников-начальников не подпустит,– отвечали мне ненцы.
Третья остановка – Маточкин Шар. Горы Три Брата закрыты тяжелыми снежными тучами. Пила-гора стояла свободная. Белая полоска, как тропинка, шла по уступам хребта горы. По этой тропе легко подняться до вершины. На полдороге была небольшая туча, – прошел как через холодный туман. Низко идущие тучи местами закрывали землю и море.
Бывая на юге, я нередко слышал восклицания: «Ах, как красиво!» Красота Новой Земли иная. Сады на берегах Средиземного моря, ботанический сад в Каире – это казалось звучным, нарядным, как карусель пестрая с шарманкой.
Об Арктике кто-то хорошо сказал: – Кто побывал в Арктике, тот становится подобен стрелке компаса – всегда поворачивается к Северу.
На лето в 1905 году я остался в Кармакулах. Промышленники ушли на промысел. В становище остались старики да ребята.
Первой гостьей ко мне пришла старуха Маланья. В нарядной панице из белых камусов, расцвеченной полосками цветного сукна, Маланья села на пол у самой двери.
– Здравствуй, художник!
– Здравствуй, Маланья! Проходи, сядь к столу.
Маланья, медленно раскачиваясь, затянула что-то мало похожее на песню.
– Аа… ааа… аа…
– Маланья, тебе нездоровится? У тебя живот болит?
– Что ты! Я здорова. Я пою.
– Пой, пой, я послушаю.
– А ты что не спросил, что я пою?
– Скажи, пожалуйста, Маланья, о чем ты поешь?
– Я, Маланья, к художнику в гости пришла. Художник мне чарку нальет. Я выпью, мне весело станет…
– У меня другая песня есть,– отвечаю я гостье.