Я все еще влюблен
Шрифт:
Маркс, привыкший во время беседы прохаживаться, порой клал книгу, вставал, делал два шага и, уткнувшись в дверь, удрученно садился на свое место, причем каждый раз коробке грозила опасность быть раздавленной. Лафарг тоже и гораздо чаще, чем собеседник, ставил свой бокал, вскакивал, но не устремлялся шагать, а делал несколько как бы разряжающих его волнение жестов и садился. И все это так резко, энергично, что Маркс настороженно протягивал руку, опасаясь, как бы не упал на пол и не разбился бокал. Еще бы! Ведь Лафарг говорит, что это редчайший сорт хрусталя и отменная работа. Фред будет рад, он умеет ценить
Со стороны эти поочередные вскакивания выглядели довольно комично, но ни маститый философ, ни молодой влюбленный медик не видели и не могли сейчас видеть себя со стороны — так они были увлечены беседой.
— Да, дорогой мой, да, — говорил Маркс, слегка ударяя кулаком по книге. — Если вы хотите продолжать отношения с Лаурой, то нужно отказаться от своего метода, так сказать, ухаживания. Вы прекрасно знаете, что твердого обещания еще нет. Но если бы даже она была помолвлена с вами по всем правилам, то и тогда вам не следовало бы забывать, что слишком большая интимность более чем неуместна. Вы поразили меня с самого начала. Я с ужасом наблюдал перемены в вашем поведении изо дня в день за геологический период одной только первой недели вашего знакомства…
— Первой недели? — изумленно переспросил Лафарг. — Вы помните первую неделю нашего знакомства?
— Прекрасно помню.
— А для меня все это время с того дня, как я увидел Лауру, слилось в один сплошной, нерасчленимый кошмарный поток.
— Это вижу не только я… — усмехнулся Маркс и, минуту помолчав, продолжал: — На мой взгляд, истинная любовь выражается в сдержанности, скромности и даже робости влюбленного по отношению к своему кумиру.
— Кумир — это уже попахивает восемнадцатым веком, религией…
— Да, кумир, чем бы это ни попахивало!
— Ваша жена была для вас кумиром?
Маркс ответил не сразу. Он что-то перебирал в памяти, вспоминал, видимо, подыскивал аргумент поубедительней. Потом медленно проговорил:
— Вот послушайте несколько стихотворных строк… — Он набрал полную грудь воздуха и прочитал:
Исполниться надежде Настал желанный срок, Обрел я то, что прежде В мечтах лишь видеть мог. Все то, чего мой разум Не одолел трудом, Открылось сердцу разом Во взгляде дорогом!..— Это ваши стихи, Мавр? — удивился Лафарг.
— Да, мои. Таких стихов тридцать лет тому назад я написал три тома. Все они были посвящены невесте… Стишки так себе, и даже менее того, но в этих восьми строках разве не видно отношение к любимой как к кумиру?.. А у вас я вижу слишком непринужденное проявление страсти да преждевременную фамильярность.
— Но, Мавр! — взмолился Лафарг. — Меняются времена, меняются и нравы.
— Да, нравы меняются, но мы, коммунисты, должны заботиться о том, чтобы они менялись к лучшему, пока хотя бы лишь в нашей среде.
— Сделайте же наконец скидку на мой креольский темперамент! — Лафарг вскочил. — Вы родились в Пруссии, а и кубинец, в моих жилах течет не только французская, но и негритянская кровь!
— Если вы
Яростно вращая огромными белками, выделявшимися на его смуглом лице, Лафарг опустился на сиденье и, снова взяв в руки бокал, горестно прижал его к себе, Маркс тоже примирительно сел. Ему хотелось шуткой разрядить напряжение, и он сказал:
— А между прочим, дорогой Лафарг, в своей личной жизни вы стоите совсем на иной, даже прямо противоположной позиции, чем в общественной. В Генеральном совете Интернационала вы доказываете, что нации — это пережиток, фикция, а здесь требуете себе особых прав на том основании, что по рождению вы кубинец и в ваши жилы от бабушки-мулатки проникло несколько капель негритянской крови…
Молодой человек, как видно, не слушал. Он сидел неподвижно, весь поглощенный какими-то своими мыслями. Вдруг он словно проснулся, опять вскочил и воскликнул:
— Но поймите же, шестого августа исполнится уже год, как мы помолвлены!
— Уже год? — Маркс сделал ударение на «уже». — Я бы сказал «еще только» год. Вы знаете, сколько лет были обручены мы с Женни?
— Знаю! Семь! Но уж не хотите ли вы сказать, что все последователи Маркса должны проходить такой срок? Может быть, вы внесете такое требование в Устав Интернационала или в новое издание «Коммунистического манифеста»?
Маркс расхохотался. Нет, этот парень за словом в карман не полезет…
— Да, я внесу такое требование, — сказал он с преувеличенной решимостью, хлопнув ладонью по книге. — Но поскольку вы, мой возможный будущий зять, никакой не последователь Маркса, а завзятый прудонист, то для вас можно установить срок… ну, пожалуй, всего в пять лет.
— Пять?! — испуганно воскликнул Лафарг, как всегда не поняв шутки, поскольку она касалась его отношений с Лаурой.
— Пять, — спокойно подтвердил Маркс. — Вот если бы вы были лассальянцем, я бы ограничился тремя. И пожалуй, только для бакунистов можно установить срок в полтора года. Но вы не выдержали еще и такого срока.
Лафарг наконец сообразил, что над ним шутят. Он немного успокоился и сказал:
— Но ведь вы, Мавр, хоть и ждали свою Женни семь лет, однако в моем возрасте были уже женаты. Я же не виноват, что не встретил Лауру раньше.
— Вот тут мне возразить вам нечего, — развел руками Маркс. — Резонно. Да, я женился на двадцать шестом году. Но, дорогой друг, я к тому времени уже был доктором философии. А вы все еще студент. Ваша карьера во Франции наполовину разбита событиями в Льеже, а для вашей акклиматизации в Англии у вас пока что отсутствует необходимое условие — совершенное знание языка. В лучшем случае ваши шансы проблематичны.