Я все еще влюблен
Шрифт:
— Мы поняли это и решили ехать сюда, в Бинген, зная что вы здесь. Вернее, Фридрих решил проводить меня к вам, а сам он возвратится в Кайзерслаутерн.
— В Кайзерслаутерн? Зачем? — в один голос спросили Женни и Елена.
— Ну, это наше, мужское дело, — желая замять вопрос, сказал Энгельс.
Женни была на пятом месяце беременности, поэтому Маркс и Энгельс старались своим рассказом не слишком волновать ее, кое о чем умалчивая, а кое-какие обстоятельства представляя в забавном и смешном свете, далеко не всегда соответствовавшем их подлинному смыслу.
— Хорошо,
— Не отпустив меня одного, Фридрих, как всегда, оказался прав, — продолжал Маркс. — Дело в том, что едва мы покинули землю мятежного Пфальца, как нас сразу же арестовали гессенские солдаты.
В руке Женни слабо звякнула чашка. С прошлогодних февральских дней в Брюсселе, когда жандармы увели мужа из дому и всю ночь продержали в одной камере с буйно помешанным, от которого ему то и дело приходилось отбиваться, — с той проклятой ночи Женни ничего так не боялась, как ареста мужа.
— Надели наручники? — чуть слышно спросила она, невольно опуская руку на живот.
— Намеревались. Но Фридрих закатил им такую сцену! — От одного воспоминания об этом Марксу стало смешно. — Он грозил заклеймить их во всех европейских газетах, кричал, что пожалуется Пию Девятому, в негодовании своем с немецкого он переходил на английский, с английского на французский…
— Кажется, это-то и произвело впечатление, — вставил Энгельс.
— Как бы то ни было, а наручники мы надеть на себя не позволили. Но допроса избежать, увы, не удалось. Доставили нас в Дармштадт, через который мы всего несколько дней как проезжали, направляясь в Карлсруэ, там и учинили первый основательный допрос. Ну, спрашивают, кто, откуда? Мы отвечаем. Почему, говорят, разъезжаете по Германии, вместо того чтобы сидеть дома в такое беспокойное время? Что ты им на это ответил, Фридрих?
— Я ответил, — безмятежно улыбнулся Энгельс, — что ныне мода такая — не сидеть дома. Пример подали французский король и его премьер-министр, перебравшиеся из Парижа в Лондон. Вслед за ними канцлер Меттерних — уж на что домосед! — покинул Вену, а через несколько дней — и сам австрийский император: Потом Людвиг Первый, король Баварии, сломя голову мчится из Мюнхена…
— О, вы могли их этим сильно разозлить! — подала голос долго молчавшая Елена.
— Еще как! — воскликнул Маркс. — Но вы же знаете, это его любимое занятие.
— Как, впрочем, и твое, — вставила Женни.
— Отчасти, — согласно кивнул головой Маркс. — Еще он назвал им и саксонского короля, и сардинского, и, конечно, герцогов Леопольдов — и баденского, и тосканского, и добрался даже до валашского господаря Георгия Бибеску, бежавшего из Бухареста за границу…
— И что же они на все это? — готовая вот-вот рассмеяться, спросила Женни.
— Что! Фридрих говорит им: вот вы же не осуждаете всех этих господ за то, что, поддавшись моде сорок восьмого — сорок девятого годов, они пустились в странствия, так почему же у вас вызывает подозрение наше желание попутешествовать? А ведь мы, говорит, гораздо более скромные путешественники: в отличие от названных
Женни и Елена наконец рассмеялись.
— Чем же это кончилось?
— Тем, что дармштадтские мудрецы не знали, что с нами делать. Говорят: у нас есть основания подозревать, что вы участники восстания в Бадене и Пфальце. А улик никаких. Надо бы отпустить на свободу, а не хочется. И приняли дармштадтские мудрецы соломоново решение: отправим-ка их к мудрецам франкфуртским. На допросе во Франкфурте, — Маркс весело посмотрел на друга, — Фридрих то и дело донимал жандармского чиновника вопросом: «Скажите, а это правда, что Франкфурт — родина Гёте?» Тот его спрашивает: «Возраст?» Он отвечает: «Двадцать восемь» — и тут же: «Скажите, а это правда, что Франкфурт — родина Гёте?» Чиновник говорит: «Да… Ваше вероисповедание?» Фридрих отвечает: «Евангелическое». И опять: «Нет, это действительно, что Франкфурт?..»
Женщины снова засмеялись, смешливо хмыкнул и Энгельс.
— Так взвинтил беднягу, что тот уже не чаял, когда-кончится допрос. Но Фридрих в конце ввернул ему еще и такое. Знаете, говорит, я все-таки не верю, что Гёте родился во Франкфурте, а вот тот факт, что в этом городе по приказанию Фридриха Второго арестовали, обыскали и продержали больше месяца под замком великого Вольтера, — этот факт не вызывает у меня никаких сомнении!
Женни даже хлопнула от восторга в ладоши.
— Это в самом деле так? — спросила Елена. — А почему Вольтер оказался во Франкфурте?
— Видишь ли, — Энгельс веселыми глазами посмотрел в веселые глаза Елены, — он года три жил при дворе Фридриха. Ведь тот считал себя тоже философом и поэтом. Вначале все шло хорошо, но потом Вольтеру, видно, эта комедия наскучила, и он стал насмешничать над королевскими любимцами. Самодержцу, конечно, не поправилось, он охладел к писателю и вскоре отпустил его. Но на другой день после его отъезда Фридрих с ужасом вспомнил, что у Вольтера остался черновик его поэмы, которая своим скабрезным содержанием могла скомпрометировать августейшего автора.
— Фридрих писал поэмы? — удивилась Елена.
— Представь себе! — сокрушенно покачал головой Энгельс. — Говорят, что даже Наполеон в молодости написал несколько романов. Писательская слава ужасно соблазнительна, это сущий яд… Так вот, послали за Вольтером погоню. Догнали его только во Франкфурте. Тут все это и разыгралось — обыск, арест.
— Поэму отобрали? — спросила Елена.
— Да, вероятно. Впрочем, не знаю точно. Достоверно известно другое — Вольтер пытался бежать из-под стражи, но не удалось.
— Если бы наш арест затянулся, мы бы последовали его примеру, и думаю, что под руководством Энгельса сумели бы избежать печального конца того побега.
— Слава богу, что до этого не дошло! — с облегчением вздохнула Женни.
— Не знаю, — проговорил Маркс, видимо увлекшись и забыв о положении жены. — Я бы все-таки хотел хоть раз в жизни совершить побег из-под стражи. Вольтер был тогда в два раза старше меня и все-таки дерзнул!
— Ах, как у тебя поворачивается язык! — взмолилась Женни.