Я все еще влюблен

Бушин Владимир Сергеевич

Энгельс выглядел моложе, но овал его лица был шире, тяжелее, рыжеватая борода короче, а по контуру — резче, широкие, густые усы, спокойные и твердые голубые глаза, над ними — почти совершенно прямые брови. Он казался — и был на самом деле — несравненно более решительным, зрелым, опытным.

Даниельс знал Энгельса, как и Маркса, вот уже пятый год, дорожил их дружбой, всему, чему мог, учился у них, всем, чем мог, помогал. Поэтому, когда позавчера ночью Энгельс неожиданно нагрянул к нему и сказал, что он только-только из Эльберфельда, где принимал участие

в восстании, что власти не сегодня-завтра несомненно начнут его разыскивать и что он хотел бы несколько дней тайно пожить у него, — Даниельс лишь обрадовался.

— Роланд, какое сегодня число? — Энгельс кончил писать — это было письмо, надо было поставить дату.

— Число? — Даниельс мгновенно очнулся от забытья. — Семнадцатое, Фридрих… А месяц май, а год от рождества Христова одна тысяча восемьсот сорок девятый. И находишься ты не в Париже, не в Лондоне, а в Кёльне, но не в редакторском кабинете на Унтер-Хутмахер, семнадцать, а у меня дома.

— Ты решил, что в этом проклятом заточении я совсем спятил? — усмехнулся Энгельс.

— Нет, но я знаю, что когда ты долго не видишь Маркса, а особенно, когда после разлуки ждешь его, а он не идет и не идет, то на тебя от тоски и нетерпения находит нечто. — Даниельс выразительно покрутил пальцем возле лба.

Друзья действительно не виделись долго, то есть виделись, но совсем не так, как им обоим хотелось бы. В середине апреля в связи с катастрофическим состоянием редакционной кассы Маркс в надежде раздобыть денег у единомышленников в других городах отправился в очередную поездку по Вестфалии и Северо-Западной Пруссии. Поездка затянулась.

Едва дождавшись возвращения Маркса, едва перекинувшись с ним несколькими словами, Энгельс умчался в восставший Эльберфельд. Возвратясь оттуда позавчера вечером, он пришел прямо в редакцию, чтобы все рассказать и все разузнать, но Маркс, опасаясь ареста друга, не дал ему открыть рта и почти ничего не рассказал сам, а потребовал, чтобы он немедленно убирался на квартиру Даниельса и сидел там, никуда не высовывая носа.

— Но сегодня ты можешь быть спокоен, — продолжал Даниельс, — Маркс твердо обещал, что придет. Пока посмотри газету. Только что принесли.

Это был второй выпуск «Новой Рейнской газеты» за семнадцатое мая. Здесь должна быть статья о событиях в Эльберфельде, которую Энгельс написал вчера. Да, вот она. «Кёльн, 16 мая. «Новая Рейнская газета» также была представлена на эльберфельдских баррикадах…» В статье кратко рассказывалось и о самих событиях в восставшем городе, и об участии в них Энгельса, и о том, как члены Комитета безопасности, испугавшись этого участия, вынесли решение об изгнании Энгельса из города.

Он бегло скользнул глазами по статье и остановился на заключительных строках. Довольно большой предпоследний абзац статьи, в котором рассказывалось, как Энгельс возглавил налет восставших на цейхгауз, в газете был заменен всего одной фразой: «Энгельс произвел затем еще рекогносцировку в окрестностях и, передав пост своему адъютанту, удалился из Эльберфельда». Вместо

боевой операции по захвату оружия — всего лишь рекогносцировка… Это сделал, конечно, Маркс, не желая давать врагам еще одну, и такую тяжелую, улику, думая о будущей безопасности друга.

Упоминание об адъютанте заставило Энгельса улыбнуться. Ну какой там адъютант! Он сам числился адъютантом коменданта Мирбаха. А как величественно сказано: «удалился из Эльберфельда»… Даже в такой напряженной обстановке Маркс беспокоился не только о его безопасности, но и о престиже.

Он положил газету и взглянул на Даниельса. Откинув голову на спинку кресла, тот спал.

— Роланд! — негромко произнес Энгельс.

Осторожно встав из-за стола, он пошел к двери, чтобы позвать Амалию. Ее не сразу удалось найти. Она оказалась на кухне. Стояла у окна и судорожно прижимала к губам платок. Видимо, ее тошнило.

— Что с вами? — встревожился Энгельс.

— Ничего, ровным счетом ничего, — покраснела Амалия. — Сейчас все пройдет.

«Как же я не заметил раньше! — укоризненно подумал Энгельс. — Ведь это так естественно: год, как они женаты».

Узнав, что муж уснул в кресле, Амалия не удивилась:

— Он ужасно устал. У него сегодня была сложнейшая операция. Почти пять часов простоял у операционного стола.

В прихожей раздался звонок. Это был Маркс. В руках он держал две большие связки книг.

— Что это? — спросил Энгельс, после того как гость поцеловал руку хозяйке и обменялся крепким рукопожатием с ним.

— Часть моих книг. Всего будет томов четыреста. Хочу оставить их у Даниельса.

— Что это значит? Почему оставить?

— Где Роланд? Пойдемте в кабинет, там я расскажу все по порядку…

Узнав, что Даниельс задремал от усталости в кресле, Маркс решительно возразил Амалии, желавшей разбудить мужа:

— Ни в коем случае. Пусть спит. Нам он не помешает, а мы ему тоже.

В кабинете друзья сели на большой кожаный диван подальше от спящего Даниельса.

— Ну, как ты съездил? — нетерпеливым полушепотом спросил Энгельс.

— Съездил я неважно, точнее, просто скверно, — махнул рукой Маркс. — Осенью из поездки в Берлин и Вену, ты помнишь, я привез две тысячи талеров. И каких! Данных друзьями безвозмездно. А сейчас… В Хамме триста талеров пожаловали мне Хенце, в Гамбурге на пятьсот талеров расщедрился Фриш. Оба члена Союза коммунистов, но ни тот, ни другой не пренебрегли, канальи, письменным поручительством.

— И это все?

— Еще я пытался подъехать к Ремпелю. Ведь, кажется, не прошло и трех лет, как он носился с планом основания коммунистического издательства, с намерением опубликовать наши сочинения. А сегодня Рудольф Ремпель — человек с плотно застегнутыми карманами… Но все это, дорогой Фридрих, теперь уже не имеет большого значения.

— Как не имеет? — удивился Энгельс. — А на что мы будет издавать газету?

— Мы не будем больше издавать газету, — мрачно проговорил Маркс.

— В чем дело? — Энгельс невольно подался вперед.