Я всё знал заранее… Часть 2. Тайна Тициана
Шрифт:
Свободное время позволяло мне начать более внимательно изучать работы великих мастеров живописи эпохи Позднего Возрождения. Вольготно расположившись на диване и просматривая увесистые альбомы с репродукциями их картин, я невольно втянулся во вдумчивое и сосредоточенное созерцание их бессмертных полотен.
Чувства неподдельного восхищения работами великих творцов всё больше и больше овладевали мной. Зачастую с лупой в руках
По случаю мне представилась возможность приобрести профессиональный оптический прибор реставратора, используя который, удавалось всматриваться в мельчайшие детали живописного мазка выдающихся мастеров изобразительного искусства. Не замечая самого процесса, я всё активнее втягивался в понимание разнообразия техник работы маслом.
Частенько допоздна засиживался за столом над фолиантами в своей домашней мастерской, внимательно изучая технику каждого великого мастера тех славных времён, иной раз так и засыпая над предметом изучения шедевров эпохи Возрождения.
2. Аббатство Сен-Пьер де Муассак. Видение
1 сентября 1313 г
… Я всё знал заранее…
Господи, опять это странное, сначала мутно-размытое, а затем, всё более отчётливое видение, постепенно проявляясь, начинает становиться ощутимой реальностью.
То ли я – монах-бенедиктинец времён расцвета Святой Инквизиции, то ли – алхимик, познающий тайну «философского камня», а то ли – великий художник, уже открывший секрет невероятно-диковинных красок.
И, вот я уже отчётливо вижу. Я – Сергиус, молодой монах лет тридцати, талантливый учёный Средневековья. Философ, теолог, алхимик.
Как же угораздило меня, молодого монаха лежать в заточении на почти прогнившей соломе, прислонившись к каменной стене холодной темницы с очень низкими округлыми закопчёнными сводами. Лишь слабенькие языки мерцающего пламени, торчащего из стены факела, обрывочно выхватывают из полной темноты монастырской тюрьмы тревожную сцену с глубоко опечаленным монахом. Блики от факелов исполняют свой зловещий танец на невысоких, сводчатых и влажных от росы стенах этого мрачного и холодного подвала.
Растрёпанные волосы молодого монаха-бенедиктинца, слегка и не по возрасту подёрнутые преждевременной сединой, беспорядочно слиплись на лбу, покрытом холодной испариной. Шерстяная, цвета тёмного каштана ряса, подпоясанная льняной верёвкой, веером распласталась на слежавшейся соломе, разбросанной в углу этого мрачного застенка. Нога монаха надёжно прикована длинной цепью к каменной стене, что, всё же, позволяло ему молиться, стоять и даже передвигаться на шаг-два по каменному полу темницы, размышляя о поиске выхода из кошмара сложившейся ситуации.
Брат Сергиус, учёный монах не смог выполнить требование Папы Климента V по изготовлению чистого золота из свинца, олова и ртути. Сейчас же ему не дают покоя тревожные мысли,
Это были мысли о его собственном сочинении с описанием рецепта изготовления необычайных красок и о предстоящем допросе Святой Инквизиции, обвиняющей его в поиске «философского камня» – Lapis Philosophorum, магистерия, необходимого для успешного осуществления трансмутации металлов в золото и для создания «эликсира жизни». Сергиусу также вменялось незаконное чтение трактатов учёного-еретика Арнальдуса Вивальдуса о грядущем Конце Света.
Сейчас несчастный Сергиус находится в ожидании решения Inquisitio Haereticae Pravitatis Sanctum Offi cium – «Святого Отдела Расследований Еретической Греховности». Святой Инквизиции стало известно, что брат Сергиус в своих философских работах о подтверждении выводов по дате Конца Света и в поисках «философского камня», пользовался трудами алхимиков, особенно тех, чьи работы признавались преступно еретическими.
Его печаль была ещё усугублена проводимым сейчас inquisitio – «розыском», в юридическом смысле – «следствием с применением пыток».
Кроме этой, изматывающей душу, тревожной печали, брат Сергиус испытывал глубокую растерянность. Перед заседанием суда Святой Инквизиции дознание вёл, посланный Папой ещё молодой, но очень ретивый дознаватель Бертрам, Яркий Ворон, все помыслы которого были сосредоточены только на быстром карьерном росте при Тайной канцелярии самого Папы Климента. Волновали Сергиуса не только сами вопросы дознавателя Бертрама, но и его грозный вид, наводящий на всех леденящий ужас и не сулящий монаху даже толики снисхождения.
Это ответственное поручение Папы Климента казалось Бертраму очень перспективным по части достижения высоких заслуг и благословенной похвалы самого Понтифика.
Растерянность Сергиуса была объяснима. Сказать дознавателю правду – значит поведать инквизиторам следствия то, что он действовал по указанию самого Папы. Сказать, что работал над трансмутацией металлов в золото, исходя из своих собственных намерений – значит обречь себя на казнь сожжением на костре.
Конфликты со всемогущей и вездесущей инквизицией означали не то чтобы серьезные неприятности, а сущее бедствие – прямую дорогу сперва за решетку, затем на дыбу, а уж потом и на костер с сожжением на медленном огне по обвинению в тягчайшем преступлении – в crimen pessimum.
Казни проводились с максимальной помпезностью, на площадях, при большом скоплении народа, и сопровождалась многочисленными ритуалами. Несчастные были обречены умирать в жутких мучениях, получая многочисленные ожоги, теряя сознание, и опять на время, приходя в себя.