Я всемогущий
Шрифт:
Минералка оказалась противно солёной, сушки — прогорклыми. Пейзажи за окном упрямо не менялись. Где-то под Димитровградом мой мобильник ожил, поймав сеть, грянул трелью звонка, однако аккумулятор окончательно разрядился, не дав мне ответить на вызов. Я хотел было лениво посетовать самому себе на то, что не догадался подзарядить телефон у Кати, однако утомительное путешествие настроило меня на то, чтобы относиться к мелким неудачам философски. За окнами постепенно темнело, как в огромном зрительном зале, готовящемся к сеансу. Дорога стала ровнее, и под мерные завывания мотора я заснул.
В конечный пункт назначения
В гостиницу, оплаченную ещё неделю назад из Питера, меня поселили без эксцессов. Я ворочался в мягкой постели и думал о том, что с утра пойду на работу и жизнь, наконец, вернётся в намеченную колею, из которой я так внезапно выпал. Попытался было сосредоточиться на том, как успеть за оставшиеся три дня сделать то, на что была отведена вся рабочая неделя. Голова болела, шея ныла. По тёмным стенам номера по-прежнему проносились плоские пейзажи. Когда я закрывал глаза, они становились ярче.
Автобус подвывал на волчий манер, тоскливо и безысходно, как одинокий вожак стаи в снежной пустыне. Больше звуков не было. От воя машины воздух застревал у меня в горле — сначала на вдохе, потом на выдохе. Я перегнулся со своего сиденья вперёд, чтобы попросить водителя вести не так быстро, однако водительское место было пусто — автобус ехал самостоятельно, завывая всё громче и протяжнее.
Я оглянулся назад — и вздрогнул. Пассажиры встали со своих мест и пристально смотрели на меня. Их глаза одинаково мерцали какой-то безысходной надеждой, казалось, что они вот-вот завоют в унисон с автобусом. Это было похоже на сцену из фильма ужасов.
Страх мгновенно вбил мне в позвоночник десятки ледяных иголочек. Я застыл, не в силах пошевелиться, однако уже через мгновение с облегчением догадался, что я сплю и вижу всего лишь дурной сон.
— Это просто сон! Всего лишь сон, понимаете? — пытаясь улыбнуться, крикнул я в обращённые ко мне лица. Спина понемногу размораживалась. — Я сплю, только лишь сплю!
Седой цыган мощно сглотнул, как глотают жаждущие при виде воды.
— Значит, просыпайся, — негромко сказал он густым голосом. — Просыпайся, мы хотим жить дальше.
Мои уши наполнились шёпотом и завязли в нём. Как по команде, остальные пассажиры стали шептать вразнобой:
— Просыпайся! Просыпайся! Мы хотим жить дальше…
Наверное, каждый мальчишка, наказываемый в детстве, мечтал о том, чтобы увидеть, как будут плакать над его могилой окружающие. Как они поймут, наконец, что не ценили, что несправедливо к нему относились. Помню, как я смаковал подобный эпизод из «Приключений Тома Сойера».
Пожалуй, никто из нас не предполагал, что такое произойдёт наяву.
Я стоял у дверей офиса и думал об этом, разглядывая собственную фотографию в чёрной рамке. Фотография была плохой, сделанной два года назад для пропуска. На ней я усиленно пытался улыбаться, и от этого лицо приобретало чрезвычайно глупый вид, контрастирующий с серьёзными и печальными глазами. Фотограф тогда говорил мне: «Улыбайтесь же, ради бога! Нам запрещают делать снимки, на которых сотрудники не улыбаются!» И я честно изображал улыбку.
Текст под фотографией, отпечатанной на струйном принтере, гласил: «22 августа в авиакатастрофе погиб сотрудник нашей компании КОЛПИН Платон Сергеевич». И всё. Мне казалось, что этого очень мало. Крайне мало. Неужели одна скупая строка — это всё, что можно сказать обо мне посмертно? И неохотно приходил к выводу, что да, наверное, сказать больше нечего.
Моё появление в офисе, конечно, вызвало небольшой переполох. Нет, никто в обморок не упал, как это происходит в подобных случаях в фильмах. Мне даже стало немного обидно — не каждый же день люди встречают коллегу, вернувшегося к ним с того света. Офис-менеджер Люда сняла плакатик с моей фотографией и выкинула его в мусорную корзину с каким-то едва промелькнувшим сожалением о зря сделанной работе.
Директор филиала утянул меня в свой кабинет и, расчувствовавшись, налил водки в два стеклянных напёрстка.
— Платон, — сказал он мне, держа стаканчик перед лицом, — я уж думал, что ты всё. Как тебе удалось-то? Я по телевизору видел, там от самолёта одни осколки остались. Трупы опознать не могут, по кусочкам людей собирают!
Я неопределённо махнул рукой.
— Ты молоток, Платон! Настоящий мужик! Что нам, русским мужикам, какие-то катастрофы? Давай-давай, выпьем. Ах да, ты же не пьёшь, я забыл…
Он сглотнул свой стаканчик, потом залпом осушил и мой. Крякнул, помолчал немного и стал рассказывать мне о текущих делах.
Расчёты по новой акции для филиала были поручены Леночке из отдела рекламы (я горестно вздохнул — за ней обязательно нужно всё перепроверять). Работу со счетами отдела взял на себя сам директор филиала. Встречи же с подрядчиками, ради которых, собственно, я и летел в Самару, проводил без меня Олег Солодовников, мой коллега из петербургского офиса, прибывший сюда ещё на прошлой неделе. Он вот-вот должен был вернуться с последней из этих встреч.
Олег был одним из тех немногих, на кого я всегда мог положиться. В этом невысоком, полноватом, неэффектном с виду тридцатилетнем мужчине с белёсо-голубыми глазами и вечно неаккуратной причёской дремали великолепные организаторские способности. Я далеко не сразу раскрыл его, да и сам он был не из тех, кто легко открывается. Пару лет назад я взял его себе в отдел менеджером по наружной рекламе — и он привёл в порядок изрядно запущенное хозяйство, оставленное предшественниками. После этого я осторожно стал поручать ему организацию то одной, то другой рекламной кампании — и Олег настолько хорошо справлялся с моими заданиями, что я с радостью переложил всю тактическую работу на его плечи, оставив себе ведение стратегической линии, разработку новых идей и контроль выполнения задач. Постепенно мы сблизились с Олегом, стали вести беседы на нерабочие темы и даже изредка совместно коротать вечера в питерских кофейнях. Мне было сложно назвать другом кого-то из своих знакомых, однако ближе всего под это определение подходил именно Солодовников.