Я всемогущий
Шрифт:
Ночью ощутимо штормило. Сквозь сон я слышал шум огромных волн, накатывающих на песчаный берег. Несколько раз даже хотел подняться и полюбоваться буйством стихии, но сонливость неизменно брала верх. Я обещал себе, что вот-вот, сейчас я встану, однако снова засыпал.
Утро же опять выдалось солнечным. Когда я, разомлевший ото сна, вышел на балкончик, уже припекало. От дома к морю спускалась широкая пологая лестница, по обеим сторонам которой росли пальмы, похожие на взлохмаченных страусов на длинных голых
— Ты смотри, ты только посмотри, что тут за ночь накидало! — возбуждённо кричала она, демонстрируя добычу. — Ты представляешь, какой ветрина ночью был!
Я смотрел на неё и улыбался. Здесь, на острове, Катя напоминала мне ребёнка, вдруг попавшего в сказочную страну. Она умела заразительно удивляться самым, казалось бы, простым вещам — а я всё более ощущал себя добрым волшебником.
Дотащив лист до дверей, девушка бросила его, а сама умчалась к морю. Я постоял ещё немного, вернулся в комнату и расположился в шезлонге, пощипывая кусочки папайи с блюда на столике.
Было спокойно и хорошо.
Вскоре прибежала Катя, вся мокрая, и принялась энергично растирать волосы полотенцем.
— Вода холоднее, чем вчера, — сообщила она. — Но это ещё лучше, по такой-то жаре!
Я кивнул. Катя, отбросив полотенце, села в шезлонг напротив и тоже запустила руку в блюдо с папайей.
— Вкусная штука, — сказала она. — Похожа на… смесь дыни с персиком, что ли? — Она засмеялась. — Нет, не так. Сама на себя похожа.
Я улыбался. Катя выглядела беззаботной и счастливой.
— Ты счастлива? — спросил я.
Девушка засмеялась и отмахнулась от вопроса, как от назойливой мухи. Она набила рот сочными кусочками папайи и, жуя, хитро на меня поглядывала. Я уставился в окно. Катя, вытерев губы салфеткой, кошачьими пружинистыми шагами подкралась ко мне сзади и прошептала в ухо:
— Конечно, я счастлива! Зачем спрашиваешь, глупый!
От неё пахло морем и фруктами. В раскрытое окно залетела большая фиолетовая бабочка и стала кружить по комнате. Девушка подскочила от восторга и принялась носиться за ней, пытаясь разглядеть необычное существо поближе. Бабочка выпорхнула наружу, а Катя вновь уселась напротив меня.
Я подумал, что дать счастье хотя бы кому-нибудь, пускай на время — это уже немало. Только в этом ли смысл? Разве это и есть то главное, что может сделать человек, обладающий моими возможностями? Правильно ли размениваться на фиолетовых бабочек?
— О чём ты так глубоко задумался? — спросила Катя.
Я вздохнул. Привычка отвечать честно на прямо поставленный вопрос брала своё.
— Что бы ты сделала, если бы могла всё? — медленно произнёс я. — Ну, пусть не всё, но многое?
Катя засмеялась:
— Волшебная палочка, да? Ты спрашиваешь меня о волшебной палочке?
Я замялся:
— Не совсем. Хотя очень похоже. Может быть, немного ограниченная волшебная палочка, но, в принципе, да. Можно сказать и так.
— А сколько желаний есть? — Катя, казалось, заинтересовалась моим вопросом, приняв его за новую игру.
— То есть?
— Ну, обычно в сказках даётся три желания. Или, иногда семь. Как в «Цветике-семицветике».
Я задумчиво покачал головой:
— Если бы было три желания, то это проще. Ну а если количество желаний не ограничено? Что тогда?
Катя откинулась в шезлонге и мечтательно закатила глаза:
— Ну, тогда, в первую очередь, сделала бы, чтобы у меня в холодильнике никогда не кончался фруктовый снег!
Я улыбнулся:
— Это как раз самое простое. Для этого и волшебной палочки не надо. Положим, что это желание ты загадала и исполнила. А что дальше?
Катя задумалась. На этот раз, по-видимому, уже серьёзно. Она взяла с блюда ещё кусочек папайи и медленно его сжевала. Потом произнесла:
— Если честно, я бы в первую очередь устранила самые серьёзные проблемы — бедность, беспризорных детей, голодных стариков с нищенскими пенсиями, войны, конфликты всякие, убийства. — Мне показалось, что впервые она посмотрела на меня серьёзным, даже каким-то жёстким взглядом. — В нашей стране ещё столько дел, что любому чародею с волшебной палочкой работы хватит.
Я молчал, переваривая сказанное. Наконец, брякнул:
— Понятно.
Откуда-то из глубины души на меня наваливался стыд. Пока я, как обожравшаяся утка, лениво думал, покупать ли личный самолёт, пока я пытался изобрести новые способы удовлетворения своих почти атрофировавшихся желаний, в стране оставалось ещё столько нерешённых проблем, что на их фоне мои сытые душевные метания казались жалкими, нелепыми и смешными.
Катя, заметив перемену моего настроения, поднялась и игриво взъерошила мои волосы:
— Ну, ты что?
— А хочешь, — пробормотал я, чтобы хоть что-то сказать, — хочешь, чтобы у тебя на самом деле в холодильнике никогда не кончался фруктовый снег? Я могу организовать.
Катя весело засмеялась, и у меня на душе сразу потеплело.
— Нет, — выговорила она, отсмеявшись. — Наверное, случись такое, я бы быстро объелась и возненавидела фруктовый снег.
— Бойтесь своих желаний, ведь они имеют обыкновение сбываться, — задумчиво и как будто невпопад сказал я.
Падал снег.
Неторопливо, ровными уверенными штрихами он белил пейзаж. Газоны, скамейки, забор, газетный киоск, парковочные столбики, кусты шиповника — всё покрывалось пушистой снежной шапкой и становилось похожим на подтаявший пломбир. Снег шёл на мягких лапах, как гигантский беззвучный кот — и во всём мире, казалось, установился покой.
Я стоял и смотрел в небо. Там, высоко, висел огромный снежный шар мутного бледно-серого цвета — и от него отрывались и медленно опускались на землю крупные белые хлопья. Они попадали на моё запрокинутое лицо, на мгновение обжигая холодом, — и нехотя таяли, стекая по щекам, как большие прозрачные слёзы.