Я вспоминаю...
Шрифт:
Я хотел бы снять фильм по автобиографии Бенвенуто Челлини [33] . Он был не только поразительной личностью, но и пережил чудесную, сверхъестественную встречу, увидев в Колизее пугающие призрачные видения, вызванные ночью одним мистиком. Какая получилась бы замечательная сцена! Особенно убедительная потому, что до этого момента Челлини был скептиком.
После «Джульетты и духов» я оценил мой доход за 1965 год после всех трат в пятнадцать тысяч долларов. Эту цифру я внес в налоговую декларацию. Я полагал, что цифра справедлива, учитывая, сколько времени я трачу на разработку проектов, за которые ничего не получаю. Возможно, она была не совсем точной, но последующее постановление, что я должен уплатить почти двести тысяч долларов, было вопиющей несправедливостью. Оно заставило меня чувствовать себя преступником. После успеха моих фильмов в последние годы все, вероятно, думали, что я очень разбогател,
33
Челлини, Бенвенуто (1500–1571) — итальянский скульптор, ювелир и писатель. Всемирную славу ему как писателю принесли его мемуары «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, написанная им самим во Флоренции» (пер. издание 1728 г.)
Налоги бьют по тем людям, которые заработали много денег за один год, а в предыдущие не заработали ничего, потому что готовили то, что потом продали людям с деньгами. Такая система учета несправедлива для творческой личности, у которой из многих лет работы лишь один год может быть финансово выгодным. Возможно, всего один за всю жизнь. Я даже не знал, кому выразить свой протест.
Но все мои протесты ни к чему не привели. Меня несправедливо наказали, и Джульетту — тоже. Она так гордилась нашей первой собственной квартирой, но нам пришлось ее продать и купить поменьше на виа Маргутта. Все это было Унизительно, и слухи разнеслись по всему миру. Джульетта не хотела выходить на улицу. В газетах и журналах писали о том, что Феллини уклоняется от уплаты налогов. В других странах, включая Америку (особенно в ней), также писали об этом. Мне тоже не хотелось выходить из дома, но я должен был выходить. Надо было работать над новым фильмом. Кроме того, я знал, что выходить надо — причем, немедленно, выслушивать глупые шуточки и выражения соболезнования, иначе я никогда уже не смогу этого сделать. Надо было прикидываться, что эта история затронула меня только с финансовой стороны, и не показывать, как я унижен. Чтобы всего этого избежать, некоторые известные кинодеятели сочли более простым отказаться от итальянского гражданства и не платить налоги в Италии. Они поступили по-своему правильно, но я никогда бы так не мог. Никогда.
Я — итальянец. Я, гражданин Рима, — и вдруг оказываюсь лишенным отечества. Ведь не Италия преследует меня, а кто-то из тех, кто работает в налоговой инспекции и кому я не нравлюсь. Они видят во мне просто мишень. Может быть, им не по душе мои фильмы. Они сказали: «Давай прищучим Феллини».
Что ж, им это удалось.
«Путешествие Дж. Масторны» должен был стать моим следующим проектом. Я долго надеялся, что мне все-таки удастся его осуществить. Фильм знаменит тем, что так и не был снят.
Замысел появился у меня в 1964 году в самолете, когда мы шли на посадку. В Нью-Йорке была зима, и я вдруг представил, как самолет терпит аварию и падает в снег. К счастью, это была всего лишь фантазия, и мы сели без приключений.
В конце 1965 года я набросал для Дино де Лаурентиса в общих чертах план нового фильма. Главный герой, Дж. Масторна, — виолончелист. Самолет, на котором он летит на концерт, совершает вынужденную посадку из-за снежной бури. Самолет садится неподалеку от готического собора, похожего на собор в Кельне, который я однажды видел по настоянию Туллио Пинелли. Масторна едет по городу, который похож на немецкие города (снова воспоминание о Кельне!), в мотель. Там он смотрит представление кабаре, в котором странные номера, а потом — готический фестиваль на улице. Масторна чувствует себя одиноким в толпе. Он не может прочесть уличные вывески, потому что они на незнакомом языке. На вокзале его ставят в тупик размеры вагонов: то ли они стали больше, то ли он сократился в росте: каждый вагон — размером
Поняв, что он умер, Масторна вовсе не чувствует ужаса. Он не только снова видит своих покойных родителей и бабушку, но и дедушку, которого никогда не знал, и прадедушку с прабабушкой, которые умерли задолго до его рождения. Все они ему очень нравятся.
Он невидимый, навещает жену Луизу. То, что я дал ей имя жены Гвидо из «8 1/2», не означает, что мне было лень придумывать другое. Это похожий характер — так поступить было естественней и проще.
Луиза очень счастлива с другим мужчиной. Кажется, она совсем забыла о смерти Масторны. Они с любовником — в постели. Но Масторну это совсем не шокирует. Ему все равно. Его изумляет только то, что зрелище оставляет его равнодушным.
То, что фильм не был снят, связано в основном с моей болезнью в 1966 году. Может быть, я заболел из-за страха перед стоящей передо мной задачей или чувствовал, что не готов к ней. Уже были построены декорации, наняты люди, потрачены деньги, а я не мог начать съемки. У меня случился острый приступ неврастении, отягощенный не только необходимостью сделать нечто большее, чем я делал ранее, но и обычными мучительными спорами с продюсерами. Мне приходило в голову, что, возможно, фильм меня убивает, потому что не хочет, чтобы его снимали. Но какова бы ни была причина, а в начале 1967 года я оказался в больничной палате, не сомневаясь, что смертельно болен.
Все началось в нашей квартире на виа Маргутта. Я находился там один. Джульетты не было дома. Помнится, мне стало вдруг так плохо, что я повесил записку на дверь, предупреждая Джульетту, чтобы она не входила. Несмотря на ужасное состояние, у меня хватило самообладания: я не потерял голову и подумал о Джульетте — она будет испугана, если найдет меня здесь мертвым, — это будет ужасно для нее. На свете есть много такого, от чего я не мог ее защитить и избавить, но от этого — мог. Я представил себе ее ужас при виде моего бездыханного тела. Этот образ будет преследовать ее до конца дней. Джульетта всегда казалась мне маленьким воробушком, хрупким созданием, не готовым к тяготам нашего мира, хотя в некоторых отношениях она была очень сильной: воробушек, перенесший лютую зиму.
Находясь в больнице, я, и правда, думал, что умираю. У меня разрывало от боли грудь, и что еще хуже — мои видения и фантазии оставили меня. Остался только страх перед действительностью.
Я пытался силою воображения перенестись в другую, более благоприятную обстановку, но больничная среда была слишком впечатляющей реальностью, а мой собственный страх, от которого я хотел сбежать, держал меня в тисках, сковав разум. Я знал, что не готов к смерти. Нужно снять еще так много фильмов. Я попытался мысленно представить себе будущий фильм. Даже в лучшие минуты моей жизни мне никогда не удавалось увидеть какой-нибудь фильм как единое целое прежде, чем я начинал съемки. Теперь же я не мог представить себе даже его часть. У меня не получалось развлечь даже самого себя. Так, лишенный своего убежища- святилища, обычно полного недремлющих видений, я почувствовал себя нагим, беззащитным и одиноким. Но вот стали присылать сентиментальные письма и наносить визиты люди, сердитые на меня прежде, когда я был здоров, я укрепился в мнении, что конец близок.
В больнице ты обретаешь новый статус: ты становишься вещью, — конечно, не в своих глазах, а в глазах остальных. О тебе говорят в третьем лице, называя «он» даже в твоем присутствии.
Неважно, сколько людей навещают тебя, когда ты болен, неважно, сколько из них о тебе заботится, ты все равно одинок. Тогда у тебя есть шанс узнать, интересно ли с тобой другим.
Унылое однообразие дней мучительно — однако ты согласен и на это, пусть еще один томительно-скучный день, но он — твой. Ты боишься потрясений. Мысли о смерти навязчиво присутствуют в твоем сознании — твоей смерти, а не персонажа твоего фильма, и ты уже не властен над собственными мыслями. Ты — жертва собственного сознания, а никто не способен так изощренно терзать нас, как мы сами.
Самое страшное в болезни — утрата личности. Здоровые люди не знают, как вести себя в присутствии больного. Ему приносят сладости и фрукты. Присылают цветы, они заполняют всю палату — невозможно дышать. Но кто будет поливать все эти цветы?
В больнице я наблюдал, как человеку, перенесшему инфаркт, принесли воздушные шары. Эта картина так и стоит у меня перед глазами. Больной лежал, и было непонятно, размышляет ли он, зачем ему все эти шары, или вообще не понимает, что ему принесли. А навестившие его люди просто не знали, что им делать, хотя потребность прийти к больному, без сомнения, была. И тут подвернулся продавец с воздушными шарами.