Я выбрал бы жизнь
Шрифт:
И тут, несмотря на все забытые годы, Жереми узнал вошедшего.
Жереми сидел на кровати перед Симоном. Оба молчали. В суровом и непреклонном лице сына Жереми узнавал ребенка, которого так мало знал. Он был красив строгой правильной красотой.
Жереми был одновременно взволнован и опечален. Он не ожидал, что Симон бросится ему на шею, но его холодный взгляд причинял боль.
Симон заговорил первым.
— Я пришел задать вам один вопрос, — сказал он твердо.
Это «вы» кольнуло Жереми. За ним он увидел конфликты, которые развели их, отдалили друг от друга и в конце концов сделали чужими людьми.
Жереми знал, о чем Симон пришел спросить. Он вздохнул, выражая свое бессилие.
— Я не могу на него ответить.
Симон стиснул зубы.
— Ты пришел спросить, каковы мои намерения по отношению к твоей матери, к вам, — продолжал Жереми. — Ты хочешь знать, что я собираюсь делать. Но я не знаю.
— Вы не знаете? — яростно повторил Симон. — Для меня это уже ответ!
— Нет. Я не знаю, потому что могу отвечать только за свои сегодняшние чувства и поступки. Завтра я буду другим человеком. Человеком, о котором я знаю только, что он плохой, и над которым не имею никакой власти.
Симон кинулся на отца и схватил его за грудки.
— Послушайте меня хорошенько, — заговорил он, встряхивая его, словно подчеркивая каждое слово. — Тюремная администрация сообщила нам об окончании вашего срока, и уже несколько недель моя мать в ужасе. Она не спит, не ест. Я следил за вами от самой тюрьмы. Видел, как вы подходили к нашей старой квартире. И к бабушкиному дому тоже. Я не знаю, что вы замышляете, чего добиваетесь, но зарубите себе на носу: если вы только приблизитесь к моей матери, если вы намерены нам вредить, клянусь вам, что я… я заставлю вас об этом пожалеть! Моя мать достаточно выстрадала. Я не хочу, чтобы она умерла от страха или от горя, как дедушка с бабушкой. Я не дам вам ее убить! Клянусь!
Симон ослабил хватку и яростно отшвырнул Жереми на кровать. Лицо его вновь обрело свою строгую, суховатую красоту. Он повернулся и направился к двери.
— Постой! — крикнул Жереми.
Тон его голоса удивил Симона.
— Что ты сказал? Моя мать, она… мама у…
Симон смутился, но оставался настороже.
— Вы это знаете. Она скончалась два года назад. По вашей вине. Умерла от горя. Она потеряла мужа… а сына потеряла еще раньше. Она просто не хотела жить. Перестала есть. Нашей любви не хватило. Она все еще ждала вашей.
Жереми сполз на пол. Жгучая боль пронзила ему сердце и с каждым его ударом жидкой лавой растекалась по мельчайшим уголкам его сознания, по тончайшим фибрам каждой мышцы. Он весь стал пылающим огнем и готов был сгореть, рассыпаться пеплом и смешаться с пылью, в которой терялись его глухие стоны и рыдания.
Он плакал; потом, почувствовав себя опустошенным, выпрямился и прислонился к стене.
— Я ничего этого не хотел, Симон, — простонал он. — Я стремился к нормальной жизни, с твоей матерью. Моя жизнь была бы так прекрасна, если бы… если бы я не сошел с ума. Если бы во мне не сидел этот монстр, готовый все принести в жертву ради своего удовольствия. Я не знаю, что у меня за болезнь, Симон. Знаю одно — что никогда не бываю собой. Только редкие просветления позволяют мне время от времени увидеть зло, которое я натворил.
— В день вашего рождения? — спокойно спросил Симон.
— Откуда ты знаешь?
— Мама сказала.
— Стало быть, она мне поверила.
— Да… в общем… Она всегда говорила, что вам трудно доверять, потому что вы всегда лгали. Но когда вы сами на себя донесли в полицию с этими наркотиками, это ее потрясло. И когда вы послали ей это письмо про вас и… жену Пьера, и потом это предупреждение насчет некоего Владимира. Она рассказала мне все это, и мне хочется ей верить. Я вспоминал день, когда вы отвезли меня в больницу. В тот день вы были другим. Не тем человеком, которого мы с Тома знали. Конечно же назавтра Тома вас снова возненавидел, а я — забыл.
Он говорил медленно, чеканя каждое слово.
— Я ничего этого не хотел, Симон, — повторил Жереми.
Наступило молчание. Потом Симон снова заговорил:
— Если я допущу… — Он оборвал фразу и задумался. — Что будет завтра?
— Не знаю. Ты ненавидишь меня, не так ли?
— Я не могу провести черту между тем, кто вы сегодня, тем, кем были вчера, и тем, кем будете завтра. Это слишком трудно. Да и все равно ни к чему.
— Я понимаю, — вздохнул Жереми. Он поднялся и встал перед сыном. — Позаботься о матери. Я удалю отсюда негодяя, которым буду.
— Как?
— Еще не знаю. Что-нибудь придумаю. Доверься мне. Лучше не знать о вещах, над которыми мы не властны.
Впервые Симон опустил глаза.
Жереми хотелось обнять его и прижать к себе, не только чтобы успокоить, но и чтобы почерпнуть от прикосновения к сыну немного любви, в которой он так нуждался.
— Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Не беспокойся. Теперь иди.
Симон был уже в дверях, когда Жереми вновь окликнул его. Голос его дрогнул.
— Симон, я хотел тебя спросить… Виктория… Твоя мама… Она не вышла замуж?
Симон слабо улыбнулся ему:
— Лучше не знать о вещах, над которыми мы не властны.
Вечер тянулся бесконечно. Ему не терпелось дождаться его конца и покинуть эту юдоль страданий. У него был еще целый час, чтобы разработать план, который позволит ему сдержать свое обещание. Совершить новое преступление, чтобы сразу сесть в тюрьму? Решение простое и эффективное. Попытки кражи должно хватить.
Жереми думал о Симоне. Поступок юноши восхитил его. Он был доволен, что удалось поколебать ненависть к нему сына. Думал он и о Виктории. Она тоже знала, что существует время от времени другой Жереми, который любит ее. Она была права, что бежала от него. Но в каждый день его рождения она наверняка о нем думала.
Вдруг скрипнула, поворачиваясь, ручка двери.
Симон вернулся! Теперь Жереми с сыном поговорят, попытаются понять друг друга, с пользой проведут оставшиеся у него минуты просветления. Впервые за весь день Жереми нашел повод улыбнуться.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвались трое мужчин с нацеленными на него пистолетами.
— Ни с места, урод! Дернешься — пристрелю!
Кричал самый здоровенный из троих. Он смахивал на питбуля и выглядел устрашающе. Мощный торс сидел на широких бедрах, а огромная голова, наголо обритая, с маленькими злыми глазками, как будто вырастала прямо из плеч. Рядом с ним стоял высокий блондин с длинным худым лицом. Он походил на Крокиньоля, одного из трех героев серии комиксов о Никелированных ногах. Третий был поменьше. Брюнет с короткими волосами, широкими бровями, нависшими над большими черными глазами, и почти женским пухлым ртом. Он держался спокойнее двух своих дружков и только пристально смотрел на Жереми.