Я – Ясон. Книга 5
Шрифт:
«У Василия Романова», – мысленно повторил Дашкевич.
Уточнив: не тот ли это Романов, которому неизвестно за что подарил пятьдесят тысяч рублей, подумал, что совпадение имен, как и любое другое совпадение, можно не сомневаться, вызвало у Балахнина ряд вопросов. Однако вряд ли эти вопросы, как и неожиданное появление в этом деле Василия Романова, заставило его прийти вместе с Астраханцевым.
«Нет, тут должно быть что-то еще!»
Как бы подтверждая эти мысли, Астраханцев громко, так, как обычно провозглашал события, заслуживающие особое внимание, заявил, что на следующий день после встречи
– Всё бы ничего, Виктор Олегович, да только Нино Жвания не далее, как три недели назад освободилась из тюрьмы, где сидела за убийство… И кого бы вы думали? Собственного мужа!
Дашкевич хотел спросить: а жив ли он там вообще, этот Романов. Но тут же забыл об этом, осознав всю важность сказанного.
«Это что же получается? – подумал он. – Соблазнив мужеубийцу, Романов повторил первый шаг Ясона на пути к золотому руну, чем подтвердил факт его существования? Так что ли?»
Почувствовав, что боль в боку отступила, встал с кресла. Сдерживая волнение, нарочито медленно прошелся по кабинету.
«И какой из всего этого можно сделать вывод? – спросил себя. – То, что золотое руно – не вымысел греческих гомеров? И эликсир жизни тоже? И то, что сама жизнь – реальность, к которой я еще какое-то время буду иметь непосредственное отношение?»
Остановившись напротив Балахнина, спросил: что они собираются делать дальше.
Балахнин ответил: следить и ждать.
Астраханцев в свою очередь добавил, что Давид Дадиани, узнав о том, что в городе появился человек с повадками Ясона, высказал точно такое же пожелание.
– А для чистоты эксперимента он попросил разрешить Романову пройти путь аргонавта до конца, то есть от любовницы, убившей мужа, до дочери, предавшей своего отца.
Дашкевич усмехнулся. Спросил: какой интерес Давиду наблюдать за тем, как родная дочь будет предавать его.
– Трудно сказать, – ответил Балахнин. – С достаточной долей уверенности, можно говорить лишь о том, что для Давида результаты его многолетнего труда значат гораздо больше, чем отношения с дочерьми, одна из которых, кстати, была им фактически выгнана из дома двенадцать лет назад.
– И еще Давид просил, – добавил Астраханцев, – сколько бы неприятностей не принесла Медея, заранее ее простить ее… На всё, говорит, воля богов.
25 июля
Проснувшись, Романов смотрел в потолок и медленно вспоминал о том, где он, с кем, что с ним. Вспомнив, опускал ноги на пол и долго искал глазами одежду. Не найдя ее, надевал аккуратно вывешенный на спинке кресла блестящий длинный халат и шел на кухню, откуда доносились запахи еды. Лениво потрошил вилкой приготовленные Нино котлеты и думал о том, что Медея – девушка, чьи губы всегда сжаты так, словно она уверена в том, что во всем огромном мире не найдется человека, способного бескорыстно помочь ей, – с каждым прожитом днем отдаляется от него всё дальше и дальше.
На первое предложение Нино похмелиться, он каждый раз отрицательно мотал головой – говорил, что с него достаточно выпитого накануне. Второе-третье молча игнорировал, придумывая, какими необидными словами вскоре объяснит свое желание покинуть этот дом. А после завтрака, поняв, что слов таких в русском языке не существует, как не существует их, по-видимому, ни в одном другом языке мира, сдавался. Брал со стола наполненную до краев рюмку и за длинными разговорами о поэзии и о всеобщем падении нравов постепенно забывал о том, что так мучило его каждое утро.
28 июля
Прошло три дня, и у Нино кончилась чача. Потом водка. Потом, глядя на ее растерянное лицо, не понимающее, как такое могло произойти, Романов добровольно вызвался сгонять в магазин. «Нет, нет! – в ответ испуганно замахала ладошками Нино. – Я сама сгоняю. Не надо». На вопрос: почему она не хочет, чтобы это сделал он – мужчина, которому на роду написано ходить за мамонтами и водкой, честно призналась:
– Боюсь, ты уйдешь и не вернешься.
29 июля
Чем больше Романов проводил время с Нино, тем больше его тянуло к Медее. Сначала ему казалось, это происходит из-за разницы в возрасте двух грузинок. Затем из-за того, что жалость к попавшей в беду сироте превалировала над жалостью к Нино, всеми силами старающейся удержать его у себя.
«А может, – думал он, глядя в черный потолок, испещренный лучами фар проезжавшего мимо автомобиля, – дело в том, что Медея пришла ко мне в тот момент, когда я был несчастен и нуждался в ее любви точно так же, как ныне в моей любви нуждается Нино».
Решив, что в любом случае ответы, которые он надеялся получить от Медеи, тут не причем, закрыл глаза и, прислушиваясь к своим ощущениям, как никогда остро почувствовал одиночество.
Вынув руку из-под простыни, он ласково погладил Нино по голове.
Та заворочалась и повернулась к стене лицом.
– Спи! – прошептал он, целуя ее в спину.
После чего поднялся с дивана и вышел в ванную комнату, где в ящике для грязного белья Нино прятала его брюки с рубашкой. Оделся и, неслышной походкой ночного вора, до нитки обобравшего безоглядно доверившуюся ему нищенку, направился к выходу.
Ясон в Иолке (Из рассказа «Записки Аргонавта»)
Так устроена жизнь. Многое из того, что еще вчера казалось необыкновенно важным, сегодня, с высоты прожитых лет, представляется пустым и никчемным, как то далекое путешествие к берегам Колхиды на «Арго», в полуденной тени которого я как раз прилег отдохнуть. Мог ли я тогда, в дни своей бурной молодости, подумать о том, что любовь богов непостоянна, как непостоянны ветра в горах Пелиона, а золотое руно, скрытое Ээтом в священной роще Ареса, сделает меня несчастным? Нет. Но именно так всё, увы, и произошло. Боги, до этого благоволившие мне, как до этого не благоволили никому из смертных, отвернулись, едва потрепанный бурями «Арго» возвратился в гавань Иолка, и больше ничем не напоминали о себе. Быть может, позавидовали они славе моей столь громкой, что докатилась она до вершины Олимпа, а может, посчитали, что сделали для меня – героя Ясона – все, что могли…