Я за тебя умру (сборник)
Шрифт:
Толпа встретила меня гвалтом, вслед за этим наступила тишина, затишье, полное глубокого значения. Затишье разродилось десятком голосов. Мужчины с записными книжками в шеренге передо мной:
– Дженкинс, «Толидо блейд»!
– Харлан, «Цинциннати ньюз»!
– Макгрудер, «Дейтон таймс»!
– Кори, «Зензевилл рипабликан»!
– Джордан, «Кливленд плейн дилер»!
– Кармайкл, «Колумбус ньюз»!
– Мартин, «Лайма геральд»!
– Райан, «Акрон уорлд»!
Это была фантасмагория – словно взбесилась какая-то карта Огайо, перепутались мили, города устроили чехарду. В голове у меня помутилось.
И снова наступила тишина. Я заметил какое-то волнение в середине толпы – вроде волны или водоворотика в гуще или полоски прилегшей пшеницы под порывом
– Что вам надо? – крикнул я загробным голосом.
И полтысячи глоток откликнулись хором:
– Где Косгроув Харден!
Все открылось! Вокруг меня роились репортеры – просили, угрожали, требовали.
– …ловко скрывали… никакой утечки… прибыльная затея… он даст нам интервью?.. позовите старого мошенника…
Затем этот странный водоворотик в толпе достиг веранды и улегся. Из гущи народа энергично выпростался высокий молодой человек с соломенными волосами и худыми ногами-ходулями, и десятки услужливых рук подтолкнули его ко мне. Он поднялся на веранду – поднялся по ступенькам…
– Кто вы? – крикнул я.
– Звать Элберт Уилкинс, – сипло ответил он. – Это я рассказал.
Он сделал паузу и приосанился. Это был миг его славы. Он был бессмертным посланцем богов.
– Я узнал его в первый же день, как он приехал. Понимаете… понимаете…
Мы все подались к нему.
– У меня его расписка на три доллара восемьдесят центов. Проиграл мне в покер – пусть отдаст деньги!
Я издатель. Я издаю любые книги. Я ищу книгу, которая разойдется в пятистах тысячах экземпляров. Сегодня мода на медиумические. Я лично предпочел бы что-то ярко материалистическое из жизни фешенебельных клубов и мрачных женщин-апашей… или что-нибудь о любви. Любовь – это верное дело, для любви требуется живой.
«Кошмар», как говорится в сопроводительной записке Гарольда Обера, «история, безусловно, весьма неправдоподобная, но хорошо рассказанная». Действие этой фантазии разворачивается в психиатрической клинике; здесь есть и родственные связи (несколько братьев проходят лечение вместе, а среди врачей имеются отец и дочь), и обычный сюжет о том, как молодой человек находит себе девушку.
К 1932 году Фицджеральд уже прекрасно знал, как устроены даже самые элитные и прогрессивные частные клиники для душевнобольных. Впервые Зельду госпитализировали в 1930-м в Европе, а с февраля по июнь 1932-го она была пациенткой в клинике Фиппса в Балтиморе. В основе «Кошмара» лежит вопрос, кто «нормален», а кто нет – как определить, что человек находится в здравом рассудке, и сколь многое зависит от того, кто это определяет. Конечно, рассказывая, как психически здоровый герой спасается от криводушных злодеев и находит свое счастье, Фицджеральд воплощал на бумаге и свои тайные желания.
«Кошмар» отвергли «Колледж хьюмор», «Космополитен», «Редбук» и «Сатердей ивнинг пост» – все эти журналы печатали сочинения Фицджеральда регулярно и с большой охотой. Сами их отказы придают этой новелле дополнительный интерес: в 1932 году поклонники Фицджеральда ждали от своего любимца совсем другого, что соответственно влияло на мнение редакторов. Времена были довольно мрачные, и от Фицджеральда хотели таких рассказов, где не было бы недостатка в деньгах и лунном свете. Деньги и впрямь важны для развития сюжета: братья располагают немалым состоянием, которым хочет завладеть один из руководителей клиники, но описания больных и ухода за ними не прельстили редакторов, желающих видеть в Фицджеральде лишь поставщика остроумных историй о соблазнительных юных героинях. В апреле 1932 года он грустно, но покорно писал Оберу: ««Кошмар» никогда, никогда не принесет денег – хоть в грустную пору, хоть в счастливую». В июне 1936 года Фицджеральд сообщил, что этот рассказ еще при нем, но он «ободрал его как липку», перенеся оттуда в роман «Ночь нежна» почти все лучшие фразы и выражения. Машинописный экземпляр рассказа с карандашными поправками автора оставался в семейном владении до 15 июня 2012 года, когда был продан в Нью-Йорке на аукционе «Сотбис».
Кошмар (Фантазия
Сразу же осмелюсь признаться, что я не верю, будто это и вправду случилось: все это выглядит как чистый гротеск, и мне не удалось ни найти точное место, в котором разыгралась эта история, ни выяснить подлинные имена действующих лиц. Но вот она в том виде, в каком я ее услышал.
В живописном уголке Нью-Гемпшира, на холме, белом в зимнюю пору и зеленом в летнюю, стоят кучкой четыре или пять небольших домов. Окна и двери того, что покрупней и понарядней остальных, смотрят на теннисные корты, и в теплые, погожие дни все они распахнуты настежь; часто из них плывут под летнее небо звуки скрипки и фортепиано. В гостиной на первом этаже заметно движение, словно там собрались и развлекаются гости. Если вы пройдетесь вдоль веранды, то увидите сквозь французские окна группу дам с вышиванием, затем игроков в биллиардной, еще дальше любителей музыки, слушающих зажигательные песенки из «Легкой кавалерии» Зуппе, – все они в нужный нам июньский день сосредоточены на своих занятиях, и лишь одна высокая девушка в белом стоит у порога, глядя на нью-гемпширские горы с тоскливым восхищением.
В салонах велись разговоры – кое-где весьма оживленные. Высокий джентльмен, в лице которого было нечто овечье, негромко сказал двум стоящим с ним собеседникам:
– Вон миссис Миллер играет в бридж. Если бы мне только суметь подкрасться к ней сзади с парой хороших ножниц да отхватить с полдюжины этих мышиных прядей, из них вышли бы отличные сувениры, а она выглядела бы гораздо лучше.
Его товарищей не позабавила эта фантазия. Один из них отпустил какое-то презрительное замечание на плохом испанском и окинул говорившего угрюмым взглядом, а другой и вовсе пропустил его слова мимо ушей, резко повернувшись, ибо в этот момент к их группе подошел четвертый.
– Мое почтение, мистер Вудс… и мистер Вудс… и мистер Вудс, – весело сказал новоприбывший. – Какая чудесная погода!
Три мистера Вудса – братья, чей возраст можно было оценить примерно в тридцать пять, сорок и сорок пять лет, – согласились с ним. Подошедший был смугл и коренаст, с черными волосами, пронзительными карими глазами и ястребиным лицом, а речь его текла хоть и плавно, но напористо. Его щеголеватая повадка ясно показывала, что уверенности в себе ему не занимать. Он носил фамилию Винчинтелли и был родом из Милана.
– Вам понравилась музыка, которой угощали нас сегодня миссис Сакс и мистер Хепберн? – спросил Винчинтелли.
– Я просто говорил… – начал было старший из братьев Вудс, однако запнулся.
– Просто говорили что? – спросил Винчинтелли спокойно, но жестко.
– Ничего, – сказал мистер Уоллес Вудс.
Винчинтелли огляделся по сторонам, и взор его упал на молодую женщину в дверном проеме. Невольно в нем зашевелилась досада – поза стоящей каким-то образом выдавала тот факт, что ее настроение скорее центробежно, нежели центростремительно – ее тянуло в этот июньский вечер, к этим бегущим вниз и вдаль склонам, которые подобно безграничному океану сулили уйму приключений. Он ощутил укол в сердце, поскольку его собственное настроение было прямо противоположным: благодаря ей это место стало для него устойчивым центром вселенной.
Он описал параллелограмм по комнатам, двигаясь чуть более нервно и торопливо, чем обычно, где-то кого-то приветствуя, где-то отпуская шутки и добродушные замечания, поздравил музыкантов-любителей, а затем, пройдя совсем рядом с Кей Шейфер, которая не обернулась и не взглянула на него, снова приблизился к братьям Вудс, до сих пор не тронувшимся с места.
– Вам следует больше общаться с людьми, – пожурил он их. – Нельзя так и держаться своим триумвиратом.
– Yo no quiero [2] , – отозвался второй брат Вудс быстро и презрительно.
2
Я не желаю (исп.).