Я заберу тебя с собой
Шрифт:
И замер в изумлении. У нее были потрясающие сиськи, с трудом помещавшиеся в лифчик. Пышные, призывные. Он даже попытался было вытащить их, чтобы рассмотреть во всем великолепии и облизать соски. Но не позволил себе. Где-то в глубине его существа, что странно, скрывался высоконравственный человек (хотя мораль у него была своя собственная), который время от времени давал о себе знать.
И наконец он распустил ей волосы, и они, как он и предполагал, оказались густыми и длинными.
Он поглядел на нее.
Спящая в лифчике и трусиках, она была невероятно красива.
«Она,
Она была подобна розовому кусту, выросшему среди камней без чьей-либо заботы, без участия садовника, который поливал бы его, удобрял, опрыскивал средствами от вредителей.
Флора сама не знала, какое сокровище — ее тело, а если знала, то бичевала его за несуществующие прегрешения.
Тело Эрики, казалось, было создано, чтобы соответствовать нынешним модным эстетическим критериям (тонкая талия, большая грудь, попа в виде мандолины); живи она в начале прошлого века, ее тело было бы более полным, с точеными формами, как того требовал тогдашний вкус. Это тело создавалось при помощи гимнастических упражнений, кремов и массажей, оно всегда было под контролем, его всегда сравнивали с телами других женщин, оно стало знаменем, которым Эрика постоянно размахивала.
А Флора была прекрасна от природы, по-настоящему, и Грациано понял, что счастлив.
Холодно.
Очень холодно.
Слишком холодно.
Идти было мучительно. Острые камешки впивались в ноги.
И шел дождь. Ледяной дождь стекал по телу, и Флора дрожала и стучала зубами.
И вокруг отвратительно воняло.
Слава богу, Грациано держал ее за руку.
Это придавало ей уверенности.
Куда они идут? В ад?
«Чудесно. Мы идем в ад. Как там говорится? Да… Я последую за тобой даже в ад».
Да даже если это и вправду был бы ад, ей совершенно все равно.
Она понимала, что она голая. («Ты не голая, ты в лифчике и трусах.») Нет, не голая, но, будучи голой, она чувствовала бы себя так же.
Она шла с закрытыми глазами, вспоминая вкус поцелуев.
«Мы целовались в машине, это я помню».
Приоткрыв глаза, она огляделась.
Где она?
В тумане.
И этот ужасный запах тухлых яиц: такой бывает, когда в классе какой-нибудь придурок взорвет бомбочку-вонючку. И куча машин. Одни с выключенными фарами, другие с включенными, многие с тонированными стеклами — не видно, что внутри. И стереосистема, гудящая сплошными басами. Вдруг она увидела компанию ребят в плавках, они бегали, крича и толкаясь, между машинами.
Грациано тащил ее.
Флора изо всех сил старалась держаться за ним, но ноги закоченели. Перед ней возник силуэт: мужчина в халате смотрел, как она проходит мимо. Слева, на земляном холмике, стоял старый брошенный каменный дом с провалившейся крышей. На стенах надписи, сделанные баллончиками с краской. Через пустые, без стекол, окна она заметила отсвет костра и темные силуэты вокруг. Другая музыка. На этот раз итальянская. И отчаянный плач ребенка. Группа людей, укрывшихся под пляжными зонтами.
В ночи прогрохотал гром.
Флора
Грациано наклонился к ней и обнял за талию.
— Мы почти пришли.
Она хотела спросить куда, но у нее так сильно стучали зубы, что она не могла говорить.
Она шли между мокрых навесов, куч мусора и размокших от дождя остатков чужих пикников.
Но внезапно она почувствовала нечто прекрасное, от чего перехватило дух. Вода! Вода под ногами была уже не холодной, она была теплой, и чем дальше они шли, тем теплее она становилась, и животворное тепло поднималось по ее ногам.
— Как хорошо! — пробормотала она.
Теперь шум водопада был громким, и вокруг толпились люди, кто в плаще, кто голый, и им с Грациано приходилось проталкиваться между ними. Она видела, что на нее смотрят, но ей было все равно, она чувствовала, как к ней прикасаются, но ее это не волновало.
Единственное, что было важно, — не отрываться от Грациано.
«Я не потеряюсь…»
Вода, текущая под ногами, стала просто горячей, такой, как в ванне. Они преодолели последнее препятствие. Немцев, судя по говору.
И оказались перед небольшим водопадом, над спускавшимися вниз, как террасы, бассейнами, большими и маленькими, в самом низу превращавшимися в темное озеро. Мощный прожектор, закрепленный на стене развалюхи, окрашивал туман в желтый цвет. Сперва Флоре показалось, что в бассейнах никого нет, но она ошиблась: приглядевшись, она рассмотрела множество темных голов, высовывавшихся из воды.
— Осторожно, не поскользнись.
Скала была покрыта слоем мокрых водорослей.
— А теперь будет классно… — прокричал Грациано, пытаясь заглушить шум водопада.
Флора попробовала ногой воду в одном бассейне, потом в другом. Это было слишком хорошо. Она попробовала присесть в одну из этих природных ванн, но Грациано ее вытащил.
— Пойдем дальше. Там глубже, в стороне от этой толпы.
Флора хотела сказать, что ей и так замечательно, но последовала за ним. Они вошли в большой бассейн, но он кишел людьми, все хихикали, брызгали друг другу в лицо грязью, парочки обнимались. Она чувствовала, как ее касаются чужие ноги, животы, руки. Они вошли в другой водоем, достаточно глубокий, чтобы поплавать, но и там было полно народу (все мужчины); все распевали: «А любим мы цыпляток, барашков и пулярок, они нежны и мягки, получше чем треска».
— Здесь сплошные педики, — скривившись, произнес Грациано.
«А, так тут еще и педики…»
В воздухе, кроме серы и пара, витала какая-то странная эйфория, бесстыдная чувственность, аромат плотской радости, и он обволакивал Флору и, с одной стороны, смущал, с другой, возбуждал, она чувствовала себя комнатной собачкой, которая потерялась и очутилась вдруг в стае охотничьих псов.
В одном из бассейнов она наконец увидела светловолосых женщин, видимо, немок, которые вылезали на берег и ныряли в воду в чем мать родила, и каждое погружение сопровождалось воплями, как на стадионе, и бурными аплодисментами. Буйствовала группка парней в плавках, надетых на головы как шапочки.