Я заберу тебя с собой
Шрифт:
«Может, она еще и готовить умеет…»
С такой женщиной рядом он сможет осуществить все свои мечты. Открыть джинсовый магазин или даже книжный, найти домик у самого леса, сделать из него ранчо с конюшней, а она будет ухаживать за ним с улыбкой на устах, и у них будут — почему бы и нет? — дети.
Он чувствовал, что готов завести малышей. Девочку (какая красавица получится!), а потом и мальчика. Идеальная семья.
Как он вообще мог подумать, что такая женщина, как Эрика Треттель, истеричная шлюха, распоследняя подстилка, может разделить с ним старость?
Единственное, чего он не мог понять, — почему такая красивая женщина девственница в таком возрасте. Что с ней такое, отчего она мужчин к себе не подпускала? Несомненно, какие-то сексуальные проблемы. Надо разузнать, что за проблемы такие, выпытать аккуратно. Но, в конце концов, ему и это нравилось. Он будет ее учителем и покажет ей все, что сам знает. Она способная. Он сделает из нее лучшую в мире любовницу.
И он ощутил, что семь его чакр наконец сбалансировались, аура пришла в порядок и он снова в гармонии с мировой душой. Печали и страхи улетучились, и ему стало легко, словно он — воздушный шарик. И захотелось сделать столько всего!
Чего только не вытворяет с чувствительной душой это странное чувство, имя которому — любовь.
«Надо срочно повидать мать».
Надо ей сообщить, что с Эрикой покончено, и рассказать про свою новую любовь. По крайней мере, так она прекратит этот цирк с обетом, хотя и жаль немного. Немую ее легче выносить.
А потом он поедет на ферму, где выращивают лошадей, а на обратном пути может заехать в магазин для охотников и рыболовов и узнать, сколько стоит арбалет.
«А вечером — романтический ужин с учительницей», — решил он и, счастливый, включил магнитофон.
Оттмар Либерт и «Луна Негра» заиграли цыганскую версию песни Умберто Тоцци «Gloria».
Грациано включил поворотник и выехал на дорогу к Искьяно Скало.
«Какого хре…»
У дороги двое пацанов, один лет четырнадцати, второй постарше, покрупнее и с дебильной рожей, били мелкого. И, судя по всему, не шутки ради. Мелкий лежал на земле, свернувшись как ежик, а эти двое пинали его ногами.
Возможно, в другой день Грациано Билья плюнул бы на это, просто отвернулся и поехал бы себе дальше, следуя правилу: не суй нос не в свое дело. Но сегодня утром, как мы уже сказали, он чувствовал себя легким, как воздушный шарик, и ему хотелось сделать столько всего, в том числе и защищать слабых, а потому он притормозил, подъехал к ним, открыл окошко и крикнул:
— Эй! Эй, вы! Вы двое!
Двое повернулись и недоуменно поглядели на него.
Этому чего еще надо?
— А ну, оставьте его!
Тот, что покрупнее, посмотрел сперва на приятеля, а потом ответил:
— Пшел в жопу.
Грациано аж онемел на секунду, а потом переспросил раздраженно:
— Что ты сказал? Куда мне пойти?
Чтобы его оскорблял какой-то недоумок?
— Ты мне не указывай, куда мне идти, засранец, ясно тебе? — гаркнул он, выставив руку с растопыренными пальцами в окно.
Второй парень, смуглый, худой, хищного вида, с белой прядкой в челке, криво усмехнулся и, глазом не моргнув,
— Раз ему нельзя, я тебе скажу: по-шел в жо-пу!
Грациано недовольно покачал головой.
Они не поняли.
Они ничего в этой жизни не поняли.
Не поняли, с кем связались.
Не поняли, что Грациано Билья три года был лучшим другом Тони Змея Чеккерини, чемпиона Италии по капоэйре, бразильскому боевому искусству. И Змей показал Грациано пару боевых приемчиков.
И если они сейчас же не прекратят измываться над бедолагой и не попросят смиренно прощения, он эти приемчики испытает на их слабеньких тушках.
— А ну, просите прощения, живо!
— Да вали уже, — отрезал худой, повернулся и, чтоб было понятнее, еще раз пнул парня, скорчившегося на земле.
— Сейчас мы посмотрим. — Грациано распахнул дверцу и вышел.
Война была объявлена, и Грациано Билья радовался этому, ибо в тот день, когда он не сможет поставить на место двух оборванцев вроде этих, настанет пора ему отправляться на свалку.
— Ну, сейчас мы поглядим.
Он подошел к ним походочкой орангутана и толкнул Пьерини так, что тот сел на землю. Потом поправил волосы.
— Проси прощения, гаденыш!
Пьерини в ярости вскочил и метнул в него взгляд, полный такой злобы и ненависти, что Грациано на мгновение смутился.
— Звереныши. Набрасываться вдво… — Наш храбрый рыцарь не договорил, потому что позади него раздалось «А-а-а-а-а!», и не успел он обернуться, как дебил вцепился ему в горло, намереваясь придушить. Хватка у него была крепче, чем у удава. Грациано попытался скинуть с себя незваного пришельца, но тщетно. Тот отличался изрядной силой. Худой подошел к Грациано спереди и не глядя двинул ему прямо в живот.
Грациано невольно выдохнул и закашлялся. Перед глазами поплыли разноцветные круги и пришлось напрячь все силы, чтобы не повалиться как марионетка, у которой обрезали нитки.
Да что за хрень творится?
Однажды, лет семь назад, Грациано отправился в Рио-де-Жанейро, в турне с «Бенгальским радио», интернациональной группой, в которой играл несколько месяцев. Они сидели впятером в фургоне, набитом инструментами, усилителями и колонками. Было девять вечера. В десять им предстояло играть в джазовом клубе на севере города, но они заплутали.
Чертов город, больше Лос-Анджелеса, грязнее Калькутты.
Они совершенно в нем не ориентировались. Куда их занесло?
Они съехали со скоростной дороги и оказались в каких-то трущобах, выглядевших необитаемыми. Железные сараюшки. Грязные вонючие ручейки посреди разбитой дороги. Почерневшие горы мусора.
Мерзость да и только.
Боливар Рам, флейтист-индус, ругался с Хасаном Шемирани, ударником-иранцем, когда из-за развалюх вышли ребятишки, человек двадцать. Самый младший — лет девяти, самый старший — тринадцати. Все полуголые и босые. Грациано открыл окошко, чтобы спросить у них, как отсюда выехать, но тут же закрыл обратно.