Я захватываю замок

Смит Доуди

— Чересчур с ним любезничала?

— Это было бы полбеды! Нет. Роуз страшно жеманничала, строила глазки, хлопала ресницами. Только веера не хватало, чтобы шлепнуть им Саймона с возгласом «фи!». Пожалуй, лет сто назад подобные манеры сражали мужчин наповал…

Картина представилась как наяву! Таких премудростей сестра явно набралась в старинных романах. Мы ведь не видели современных женщин — разве только Топаз. Но подражать мачехе ей и в голову не пришло бы. Бедная, бедная Роуз… В отличие от меня она даже картинок с современными девушками не видела.

— Они

не вернутся, — вздохнула Топаз. — Я сразу поняла. Даже если бы ты не пересказала мне их разговор.

Я ответила, что Коттоны нам и даром не нужны, — наверное, они злые люди, раз так говорят. Мачеха со мной не согласилась.

— Чепуха! Роуз сама виновата. Мужчины не против когда им открыто выказывают симпатию, но когда явно пытаются завлечь, сразу убегают. А Роуз так себя и вела: встряхивала волосами, бросала на Саймона зазывные взгляды — и столь откровенно… Если бы Мортмейн сидел с нами, то быстро привел бы ее в чувство насмешливыми шуточками. И сам поддержал бы с братьями разговор. Ч-черт! — вдруг охнула она.

На прогулку вышел отец. Впервые за несколько месяцев.

Топаз вспомнила, что Саймон Коттон принес для него книгу известного американского критика. Одно эссе посвящено «Борьбе Иакова».

— Возможно, Саймон вернется… Чтобы поговорить с Мортмейном, — предположила мачеха.

Но я-то знаю истинное положение дел…

Сгущались сумерки. В освещенном окне кухни мелькнула Роуз.

— Расскажем ей? — спросила я.

Топаз ответила, что не стоит.

— Вот если нас когда-нибудь пригласят в Скоутни, тогда и попытаемся ее образумить.

Но нас, конечно, не пригласят.

Топаз обняла меня, и мы побрели вниз. Идти было неудобно, я никак не могла приладиться к широкому шагу мачехи. У подножия насыпи она обернулась и, глядя на чернеющую в сумерках башню Вильмотт, бархатистым голосом произнесла:

— Правда, красиво?

Неужели после такого разговора ее действительно волнуют красоты пейзажа?

Кстати, однажды Топаз нарисовала башню: черная скалка на перевернутой зеленой форме для пудинга.

* * *

Свеча догорает. В гостиной все холоднее и холоднее; камин потух несколько часов назад, но писать в кухне рядом с Роуз выше моих сил! Не могу равнодушно на нее смотреть. Она точно крыса в западне — надеется на побег, а я знаю, что выхода нет. Конечно, крыс в западне я не видела, да и Роуз себя пленницей не считает… Ладно, сейчас не до придирок к метафорам.

Дверь приоткрылась, вошла Элоиза и ласково меня лизнула; очень мило с ее стороны, но мокро. Бррр! По коже побежали мурашки. Я поспешно вытираюсь. Теперь мне слышно, о чем говорят на кухне, даже лучше, чем хотелось бы. Отец взволнованно рассказывает, что американский критик обнаружил в романе подтексты, которых на самом деле нет, и возмущается наглой самонадеянностью литературоведов. Его явно греет мысль о предстоящей беседе с Саймоном Коттоном.

Роуз оживилась еще больше. Насвистывает! Скверно.

В гостиную заглянул Стивен, набросил на меня пальто. Оно пахнет лошадьми.

Неужели

я сознательно наивна? Возможно. Наверное, и дневник мой наивен. Впредь буду придерживаться суровой прозы, без прикрас. Впрочем, с дневником покончено. Я исписала всю тетрадь, даже обе обложки с внутренней стороны, теперь пишу поверх текста; вряд ли эту мешанину удастся расшифровать.

Всего двадцать четыре часа назад Коттоны застали меня в ванне…

Топаз зовет пить какао.

Чудесный, умиротворяющий напиток! Сегодня не такой вкусный — на воде; молоко выпили Коттоны, чая ведь нет. Ладно, не беда, какао прекрасно в любом виде.

Нет, сердце кровью обливается: Роуз ведь решит, будто мы празднуем. Только нам с Топаз известно, что это поминальная трапеза.

КОНЕЦ

ЗАКРЫВАЕМ ТЕТРАДЬ 

Часть вторая 

ТЕТРАДЬ ЗА ШИЛЛИНГ

АПРЕЛЬ И МАЙ 

VI

У меня новая тетрадь! Такой красоты я еще не видела. Стоит целый шиллинг! На прошлой неделе мисс Марси ездила в Лондон, и Стивен попросил ее купить для меня подарок.

Я хотела писать роман — что-то вроде «Грозового перевала». Даже не собиралась вести дневник. А жизнь началась заново…

Сижу на насыпи Вильмотт.

Весна нагрянула как-то вдруг: на орехе еще сережки, а по холму, в молодой, искрящейся на солнце траве, уже россыпь маргариток. Неописуемая красота! Точно иллюстрация из детской книжки к рассказу о временах года. В саду распустились нарциссы, но из-за сохнущего белья, с насыпи их не видно; Топаз все развешивает и развешивает стираные вещи — и это тоже связано с приятными переменами…

Прислонясь спиной к башне, я тихо любуюсь ослепительно-белыми облаками; лицо обдувает ласковый, почти летний ветерок.

Минуло шесть недель с тех пор, как мы с Топаз стояли в сумерках на насыпи Вильмотт в печальнейший миг нашей жизни. Впрочем, потом стало еще хуже. Сначала терзались только я и мачеха. Чего нам стоило держаться, как ни в чем не бывало! Устав от притворства, мы ускользали из дома и часами прогуливались по окрестностям. Веселья Роуз хватило на десять дней, потом сестра заволновалась: почему ничего не происходит? Я уговорила ее подождать еще недельку, предположив, что Коттоны готовятся к приезду матери. Вскоре последовал удар: мисс Марси сообщила, что викарий заходил к братьям в гости, его хорошо приняли и пригласили на обед, как и многих других жителей Скоутни.

— Больше никого из Годсенда не позвали? — Вопрос вырвался сам собой: кроме нас, приглашать из Годсенда некого. Но я не успела этого сообразить.

— В следующий раз позовут вас, милые! — убежденно воскликнула учительница.

Роуз, резко поднявшись, вышла из кухни.

Ночью, уже в кровати, она вдруг сказала:

— Кассандра, спроси мисс Блоссом, почему все так обернулось.

Я растерялась: хорошо бы дать ей совет на будущее… но как это сделать, не открывая жестокой правды?