Я здесь не для того, чтобы говорить речи
Шрифт:
Вы можете с полным основанием спросить у меня, почему вместо того, чтобы рассказать о ее истинном масштабе, я все преувеличил до трех тысяч убитых, которых перевозили в поезде из двухсот вагонов, чтобы сбросить в море. Причина тому, поэтический ключ к разгадке, проста: я работал в том измерении, где эпизод банановой бойни был уже не ужасным историческим фактом, а событием мифического масштаба, где жертвы не были одинаковыми, а палачи не имели ни лица, ни имени и, возможно, никто не остался невиновным. Из этого преувеличения мне явился старый Патриарх, тащивший свою одинокую кобылу во дворце, полном коров.
Да и как могло быть иначе? Единственный мифический образ, родившийся в Латинской Америке, — это военный диктатор конца прошлого — начала нынешнего века. Кстати, многие из них были либеральными каудильо, превратившимися в зверских тиранов. Я убежден, что если бы полковник Аурелиано Буэндиа выиграл хоть одну из своих тридцати трех войн, он стал бы одним из них.
Однако когда исполнилась моя мечта описать последние дни освободителя Симона Боливара в книге «Генерал в своем лабиринте», я вынужден был наступить на горло собственной фантазии. Речь шла о земном человеке из плоти, невиданного масштаба, продолжавшем бороться против своего опустошенного тела, свидетелем чего была одна лишь его свита из молодых военных, сопровождавших его во всех войнах и оставшихся с ним до самой смерти. Я должен был знать, каким он был на самом деле и каким был каждый из них, и думаю, что точно обнаружил это в увлекательных и изобличающих письмах Освободителя. Со всей скромностью я считаю, что «Генерал в своем лабиринте» — это историческое свидетельство, обернутое в неотразимое парадное платье поэзии.
Об этих загадках литературы мне хотелось бы продолжить сейчас с вами диалог, начатый в эти дни другими друзьями. Те, кто поддержал его от имени военных, знают, что мне не чужда эта важная идея и мое единственное желание — чтобы она воплотилась в жизнь. Каждый говорит о своей специальности. У меня нет никакой оригинальной идеи о литературе, и даже в ней я неисправимый эмпирик без всякого академического образования, но я чувствую себя способным призвать вас в не всегда мирную рать литературы. Для начала я хочу сказать вам всего одну фразу: «Я думаю, что жизнь всех нас стала бы лучше, если бы каждый из вас всегда носил книгу в своем ранце».
Журналистика — лучшая в мире профессия
Лос-Анджелес, США, 7 октября 1996 г.
Какие способности и призвание должны иметь будущие журналисты? В колумбийских университетах ответ на этот вопрос был весьма категоричен: «Журналист — это не художник». В противовес этому размышления настоящей статьи основаны на моей уверенности в том, что печатная журналистика является самостоятельным литературным жанром. Но многие студенты и преподаватели факультетов журналистики не знают об этом или попросту не верят в это. Возможно, из-за этого студенты отвечают на вопрос о том, почему выбрали именно эту специальность, весьма путано. Один из них ответил: «Я решил пойти учиться на журналиста, потому что считаю, что средства массовой коммуникации больше скрывают информацию от людей, чем дают ее». Второй сказал, что «журналистика — это самый лучший путь к успешной политической карьере». Только третий утверждал, что его страсть информировать была сильнее, чем интерес быть информированным.
Пятьдесят лет назад, когда колумбийская пресса была в авангарде среди стран Латинской Америки, в стране не было факультетов журналистики. Профессию постигали в редакциях газет, в типографиях, в простых кафе, а также на пятничных вечеринках. Ведь журналисты всегда были вместе, делились друг с другом всем и были настолько фанатично преданы своей профессии, что говорили исключительно о ней. Работа подразумевала дружбу внутри своей группы, которая временами даже не оставляла места для личной жизни. Человечество для нас делилось на тех, кто учился на этих передвижных и страстных круглосуточных кафедрах, и тех, кому было скучно говорить всегда об одном и том же, кто лишь хотел стать журналистом или воображал себя таковым, но на самом деле не являлся им.
В то время единственными средствами массовой информации были радио и газеты. Радио долго не могло наступить на пятки печатной прессе, но когда у него появилось собственное лицо, оно настолько ошеломило, что моментально переманило аудиторию у печатных изданий. Телевидение тогда уже возвестило о себе как о волшебном изобретении, которое вот-вот должно появиться, но все никак не появится, хотя его нынешнее господство было трудно даже вообразить. Международные звонки тогда можно было сделать только через телефонисток, и то не всегда получалось. До изобретения телетайпа и телекса единственными способами сообщения с людьми в других городах и странах были почта и телеграф. Между прочим, их сообщения всегда доходили до адресата.
Оператор радио с призванием мученика должен был поймать новости мира среди космических шумов, в то время как редактор-эрудит компоновал их со всеми подробностями подобно реконструкции скелета огромного динозавра по одному позвонку. Запрещалась только интерпретация, бывшая священной привилегией главного редактора, — предполагалось, что редакторские статьи были написаны именно им, пусть даже это было и не так, почти всегда чистая каллиграфия заменяла неразборчивый почерк. Великие главные редакторы, такие как дон Луис Кано из «Эль Эспектадор», или широко известные обозреватели, такие как Энрике Сантос Монтехо (Калибан) из «Эль Тьемпо», имели своих собственных линотипистов для расшифровки почерка. Самым сложным и престижным разделом газеты была редакционная статья, ведь в те времена политика являлась невралгическим центром работы журналиста и сферой ее, газеты, наибольшего влияния.
Журналистика ограничивалась тремя большими разделами: новости, хроника и репортажи, а также редакционные статьи. Интервью еще не стало привычным жанром, живущим собственной жизнью. Его использовали исключительно как сырье для репортажей и хроник. Поэтому до сих пор в Колумбии принято говорить «репортаж» вместо «интервью». Самой неполноценной должностью в газете была репортерская, ибо она подразумевала быть подмастерьем и грузчиком. Оттуда надо было подниматься до капитанского мостика по лестницам верной службы и многолетних каторжных работ. Время и сама работа показывают, что нервная система журналистов движется против течения.
Для вступления в братство было достаточно желания стать журналистом, но даже дети владельцев семейных газет, составлявшие большинство, должны были доказать на практике свои способности. Все объяснял девиз: «Журналистику изучают, занимаясь журналистикой». В газеты приходили провалившиеся студенты с разных факультетов, даже совсем иных специализаций, либо студенты в поисках работы, чтобы завершить свою учебу, а также представители других профессий, поздно обнаружившие свое настоящее призвание. Надо было иметь закаленную душу, ибо вновь прибывшие проходили через ритуалы инициации, словно на военно-морском флоте: жестокие насмешки, ловушки для проверки на сообразительность, быстроту реакции и хитрость, обязательное переписывание текста в агонии последних минут — великое творческое начало шутника. Эта школа была своеобразной фабрикой, которая безошибочно информировала и воспитывала, учила иметь свое мнение, работая в обстановке сотрудничества на принципах морали. Опыт показывал, что все можно было освоить в ходе работы при наличии сознательности, чувствительности, выдержки и порядочности журналиста. Сама журналистская практика требовала наличия определенного культурного уровня, а атмосфера на работе способствовала его поддержанию. Чтение было профессиональной дурной привычкой. Самоучки обычно любознательные и шустрые — и в наше время этих качеств с лихвой хватало для возвышения самой лучшей профессии в мире, как они сами называли журналистику. К примеру, Альберто Льерас Камарго, всю жизнь бывший журналистом и дважды — президентом Колумбии, не имел даже степени бакалавра.
С тех пор кое-что изменилось. В Колумбии сейчас в ходу около двадцати семи тысяч журналистских удостоверений, но большинство из них не принадлежит практикующим журналистам, они используются лишь для получения официальных привилегий: чтобы не стоять в очередях, бесплатно пройти на стадион или попасть на другие воскресные развлечения. Однако подавляющее большинство журналистов, в том числе и некоторые очень известные, выдающиеся, не имеют, не хотят иметь, да и не нуждаются в этих удостоверениях. Эти карточки придумали в то же время, когда были созданы факультеты журналистики, что стало реакцией на резонансный факт отсутствия академических основ у журналистики. Многие профессионалы не имели диплома, а если и имели, то в какой угодно сфере, кроме своей.